Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

«Вечером мужика встретил. Идет, а туфли по локоть грязные». Ну, там где солома колосится, а волосы образованные, возможны и туфли, грязные по локоть, и перчатки, грязные по щиколотку. Параллельная же реальность, понимать надо.

В этом измерении возможно все. Прошу прощения за безразмерную цитату – но очень уж показательна: «Выпил Сережа еще водки, дождался ночи, взял ножовку и пошел поганить храм. То есть, мстить отцу Федору за обиду. Влез. Ухватился за крест. Ножовку достал. Сидит – пилит. Первым на горизонте возник отец Федор. С пневматической винтовкой наперевес. Писать заявление в полицию в наших краях не принято, зато принято учить уму-разуму при помощи подручных средств. Отец Федор зарядил винтовку, положил дуло на сгиб локтя и открыл огонь. Пульки были резиновыми и не нанесли Сереже значительного ущерба. Больно только. И обидно». Исполать тебе, Ослябя Пересветович! Не перевелись еще на Руси!..

Вот кого на Руси точно никаким дустом не вытравить – прозаиков, что в трагическом разладе с матчастью. Отцу Федору не то что из резинострела палить, – пальцем трогать кощунника запрещено. Подробности в 55-м правиле Василия Великого. Быть бы ворошиловскому стрелку извержену из сана, – но только не у Селукова.

Про путаницу с ионическим и коринфским ордером и тому подобные мелочи на этом фоне и говорить-то неловко.

А что вы, собственно, хотели? В рассказе «Творческая кровь» П.С. во весь голос заявил о своих эстетических ориентирах: упыри причащаются кровью Быкова и Юзефовича, ибо та дает «огненное послевкусие». У Дмитрия Львовича Махачкала в Среднюю Азию переехала, Леонид Абрамович на казаков сабли нацепил вместо табельных шашек. Огненное послевкусие, ага. Мне не наливать.

Примерно то же самое послевкусие оставляет «Анна». Макрокосм сборника на удивление скуден. Образы и ситуации кочуют из текста в текст, как народ Израилев в поисках земли обетованной. Откройте книгу наугад и непременно наткнетесь на колосящиеся подмышки, биполярное расстройство, Бердяева, галоперидол или какую-нибудь тарковщину. Тарковского г-н сочинитель добыл столько, что торгует им оптом и в розницу. Евангельские аллюзии торчат из рассказов, будто из «Андрея Рублева» или «Сталкера». Плюс то же самолюбование и та же глубокая философия на мелких местах:

«Я его спросила – равви, почему нельзя говорить, учить, проповедовать, а можно только показывать и являть? А он ответил – потому что говорящий не знает, а знающий не говорит. Я его спросила – равви, как мне закончить этот рассказ? А он ответил – ничего нельзя закончить, Жанна, смерти‑то нет».

Тарковский, знамо, на почетном месте, но не на первом. В новом сборнике, как и в двух предыдущих, правят бал Довлатов со Снегиревым – мастера рассказывать немудрящие, практически бессюжетные истории, которые благополучно забываются сразу же после прочтения. Назовите их, как хотите – байкой, анекдотом, пляжным чтивом… Высоты и бездны здесь неуместны по определению: пипл не схавает. По той же самой причине исключены эстетические и психологические открытия. Жизненную, а вместе с ней и жанровую синусоиду надлежит в принудительном порядке выпрямить: трагедия микшируется до мелодрамы, комедия – до ситкома. Именно поэтому Довлатов семь страниц подряд не мог вернуться домой: там засел нудный Габович. Именно поэтому герой Снегирева отливал с друганом в подворотне, соревнуясь, у кого струя длиннее.

Селуков – из той же команды. Взять хоть галоперидол – опыт жуткий, воистину трагический, не у каждого есть, но никто не застрахован. Сделай милость, расскажи, научи, как при этом остаться человеком. Ну на фиг! Давайте лучше, как Нату не брали на работу – боялись, что в декрет уйдет, а Ната врала, что лесбиянка. Или как парень сетку картошки у азиатов . Или про Борю с Валерой, которые живут страшно и смертоносно – тараканов травят, во как. А че, прикольно и ненапряжно, самое оно. И Бердяев с Тарковским тут в тему – типа, умный, а все равно свой в доску.