Проклятые критики. Новый взгляд на современную отечественную словесность. В помощь преподавателю литературы

Во-вторых, писатель – чересчур громкое определение для Е.В. Он средней руки компилятор: его амплуа – по чужим амбарам да сусекам поскрести, никак не больше. Раз уж взялся я препарировать «Авиатора», то продолжу: название – это Блок, замороженный герой – Маяковский, психическая деградация протагониста – Дэниел Киз, соловецкие флэшбеки – Ширяев и Киселев-Громов. И хорошая мина при плохой игре: пишу в средневековой традиции – с отсутствием идеи авторства и центонной структурой текста.

В-третьих, не вздумайте доискиваться смысла, он ликвидирован как класс. Идею здесь заменяют ее суррогаты. Иногда это пошлость фейсбучной чеканки, как в «Авиаторе»: выше справедливости – любовь. Иногда – до дыр замусоленный трюизм, как в «Лавре»: никто нашей земли не понимает, и мы сами ее не понимаем. Достойный итог 450-страничного текста, ага.

В «Острове» всех этих прелестей – как у дурака махорки. Роман читаешь так: сначала все подряд, потом через две страницы, потом через пять. Иначе не получается: нагрузка страшная, скука смертная.

Повествование начинается от Адама и Евы – и слава Богу, что не от трилобитов. Потом страниц тридцать подряд Е.В. пересказывает первые главы книги Бытия: что крестьяне, то и обезьяне – у Амартола так, а Водолазкин чем хуже? Надо ли оно читателю? – а его, дебила, никто не спрашивает. Будь счастлив, что прикоснулся к высокому.

Высокое вскоре откровенно надоедает: придуманные Феопемпты Кислобздящие и Павсикакии Возгрявые, а равно и династическая склока Ираклидов и Романидов – так себе аттрактант, на ба-альшого любителя. «Песнь льда и пламени» без характеров и с полудохлой интригой. Ступорозный текст оживляют лишь шалости княгини Гликерии, «ибо не было в истории Острова второй такой б…», – образ, списанный с византийской императрицы Феодоры.

В романе, надо сказать, знакомые все лица. Любил, к примеру, князь Парфений в ребячестве в ножички играть и чуть было от ножа не погиб. Ба-а, да это же царевич наш Димитрий Иоаннович, князь угличский! Самооценка у целевой аудитории моментально зашкаливает. Как после разгаданного сканворда.

Кстати, о Парфении: он да жена его Ксения воплощают вневременное-всевременное – в финале им по 300 с лишним лет. Ибо праведны суть. Грешен, не уразумел, в чем их праведность состоит: ну, супружеское ложе не делят, ну, противники смертной казни… А еще что? «В лето двадцатое Парфениево… В нашей же земле все эти годы ничего, достойного упоминания, не происходило. Не есть ли это признак мудрости властей? Счастливы времена, не вошедшие в анналы». Проще говоря, князь с княгиней два десятка лет груши околачивали, – а это в глазах Водолазкина несомненная заслуга. Он еще в «Авиаторе» декларировал: «Рай – это отсутствие времени. Если время остановится, событий больше не будет. Останутся несобытия».

Но несобытия – скверное сырье для прозы. Поэтому г-н сочинитель, скрепя сердце и скрипя зубами, соглашается на перемены: сначала на иноземную интервенцию, а потом на революцию. Я уже говорил, что Е.В. – не автор, а коллективный псевдоним группы соавторов. Главы о Светлом Будущем написаны с оглядкой на «Историю одного города». Впрочем, щедринский сарказм здесь исключен по определению: сатира и дюжина литературных премий в России суть вещи несовместные. «Остров» явно написан в расчете на тринадцатую, поэтому здешние смехуечки беззубы и безадресны. Волей-неволей вспомнишь советский хит: если кто-то кое-где у нас порой… Образчики для дегустации:

«Министр развития и фокусов Вальдемар давно уже не распиливал помощниц: это занятие он перенес на островную казну. Почтенную публику Вальдемар поражал искусством исчезновения. Он предлагал ей следить за руками, но это оказалось делом бесполезным: столь велик был дар этого человека. В короткое время бесследно растаяло армейское жалованье, деньги на ремонт дорог и даже главная статья островных расходов: средства на содержание пчел».