Проклятые поэты

Род Авеля, блаженный в боге,
Тебе даны и сон и снедь.

Род Каина, тебе, убогий,

Во прахе ползать и истлеть.
…
Род Авеля, тебе во благо
Тучнеет злак, плодится скот.

Род Каина, как пес-бродяга,

Скулит голодный твой живот.

Род Авеля, твой дом – чертоги,

Тебя согрел очаг родной.

Род Каина, в своей берлоге

Ты, как шакал, дрожишь зимой.
…
Род Авеля, владея садом,
Пасешься ты, подобно тле.

Род Каина, тебе и чадам

Блуждать бездомно по земле.

Род Авеля, тебя ждет плаха

И вскинутых рогатин лес.

Род Каина, восстань из праха

И сбрось Всевышнего с небес!

О глубочайшей религиозности Бодлера свидетельствуют не только «Стихотворения в прозе», но и последний раздел «Цветов Зла» («Смерть»). В помещенном здесь «Плаванье», являющемся своеобразным финалом книги, бодлеристы не без оснований видят забвение «земных вещей» накануне «неведомой глуби» и «нового обретения».

Смерть! Старый капитан! В дорогу! Ставь ветрило!
Нам скучен этот край! О Смерть, скорее в путь!
Пусть небо и вода – куда черней чернила,
Знай – тысячами солнц сияет наша грудь!
Обманутым пловцам раскрой свои глубины!
Мы жаждем, обозрев под солнцем все, что есть,
На дно твое нырнуть – Ад или Рай – едино! —
В неведомого глубь – чтоб НОВОЕ обресть!

Как в XX веке Эзра Паунд, в «Цветах Зла» Бодлер в своих странствиях по аду жизни ориентируется на Данте. Естественно, его этика радикально отличается от морали «Божественной комедии», но поэтическая задача – та же: выявить ад в сердцах людей, а заодно – движущую силу Зла. Впрочем, поэт не останавливается на томистском человеке, а движется дальше – к человеку фаустовскому: новые цветы зла могут быть уподоблены замыслу Гёте.

Поэта явно уже не занимает «объективизация» Зла, не влечет и не манит к себе страна экзотического идеала; нет, в сущности, и обычных пейзажей сплина, городских зарисовок, настойчивого ощущения УЖАСА ВО ЗЛЕ. Происходит философская кристаллизация поэтического «я», поиск принимает иное направление, более отвлеченное от контекста конкретной эпохи; это уже не показ страдающего современника как такового; это ощущение только себя как прототипа современности, поиск современности в самом себе, поиск философской опоры для исповеди. Исповеди, правда, еще нет, есть лишь философская преамбула к ней.

Бодлер не страшится правды и полноты жизни, видит позитивность даже ее отрицательных проявлений. Скажем, он признается, что «гнев – мое обычное состояние», а в «Бочке ненависти» не скрывает глубины этого чувства. В «Советах молодым литераторам» читаем:

Действительно, ненависть – это драгоценный напиток, яд более дорогой, чем яд Борджиа, потому что он сделан из нашей крови, нашего здоровья, нашего сна и двух третей нашей любви. Нужно быть скупым на нее.

В письме к своему издателю он развивает мысль: «Я, как Вы видите, человек, отлично умеющий ненавидеть, по выражению Байрона, – я думаю, впрочем, что гнев заставил меня сделать отличную книгу о Бельгии».