Проклятые поэты

Поменьше медитаций, празднословия, синтетических суждений; нужна только вещь, вещь и еще раз вещь.

Т. Готье

Эпоха сомнений началась в дни бодлеровской молодости. Уже «упрямый романтик» Т. Готье начал борьбу против небрежения требованиями формы, против оскудения или нечистоты языка, пишет Поль Валери. Вскоре разрозненные усилия Сент-Бёва, Флобера, Леконта де Лиля противопоставили себя взволнованной легкости, непостоянствам стиля, чрезмерности наивностей и причуд. Парнасцы пойдут на потерю во внешней напряженности, в изобилии, в ораторском движении там, где они выиграют в глубине, в подлинности, в технической и интеллектуальной качественности.

Уже господин Жозеф Делорм питал пристрастие «описывать слабости, заблуждения и страсти человеческие», и, между прочим, Александр Сергеевич Пушкин не только не считал это безнравственным, но подчеркивал, что признавать поэзию Сент-Бёва аморальной – то же самое, что анатомию – убийством. Более того, поэзия, считал он, в принципе не может быть безнравственна, равно как и безобразна, ибо – истинна и самодостаточна. Поэзия есть поэзия, а не моральная проповедь. Поэтическое изображение безнравственности уже само по себе есть отвержение ее; и, наоборот, назидания в стихах – что угодно, но только не поэзия.

Уже Альфред де Мюссе искал способы превратить слезы в жемчужины. Чем внимательнее Сын Века всматривался в свое время, тем чаще усиливались приступы его грусти, превращаясь постепенно в нескончаемую и щемящую тоску. Его «Ночи» – поэтическая исповедь, проникнутая мировой скорбью:

Все время слышу погребальный звон,
Жду восемнадцать месяцев кончину,
С бессонницей борюсь, влача кручину,
И веет холодом со всех сторон.

Уже Альфред де Виньи, оставшись наедине с безучастной, а порой и враждебной Вселенной, противопоставил ей одно свое горделивое мужество. И вот неукротимый Готье, Геркулес Тео, автор знаменитого лозунга «искусство для искусства» вслед за де Виньи декларирует самоценность мастерства в мире злобы и наживы.

В погоне за стихом, за ускользнувшим словом,
Я к замкам уходить люблю средневековым…

Это был неистовый культ красоты, противопоставляемой как величайшая ценность злу мира. Подвижников этого культа не останавливали никакие жертвы и лишения. Ничто не казалось им чрезмерно тяжким, если приносило пользу искусству. Они требовали самозабвения в поисках идеалов совершенства.

Красота искусства, превозносимая художником до небес, как вызов враждебно настроенной публике, достигается ценой полнейшей отчужденности художника. Таков смысл «самостоятельности искусства». В своей «лекции, прочитанной в десять часов» (1888) Уистлер писал: «Мастер находится вне связи со временем, когда он появляется среди смертных; он – олицетворение отрешенности, в которой сквозит печаль; он не участвует в труде своих ближних».

Рядом с доктриной чистой красоты – идея «двойственной жизни»:

Я утверждаю, что свое существование надо строить по двум разделам: жить, как буржуа, и мыслить, как полубог. Удовлетворение плоти и удовлетворение умственных способностей не имеют между собой ничего общего.

Тем не менее сказавший эти слова Гюстав Флобер жил отшельником в провинции, развивая идею несмешиваемости искусства и жизни: если вмешиваешься в жизнь, то плохо ее видишь – или слишком от нее страдаешь, или слишком ею наслаждаешься.

Кто бы мог тогда подумать, что из бесшабашного юнца получится гениальный трудяга, который непосильным подвижничеством подорвет свое титаническое здоровье и чье полное собрание сочинений, будь оно издано, составило бы добрую сотню томов? – Поэзия, приключенческие романы, фельетоны, Энциклопедия любви, путевые заметки, статьи о театре, литературе, искусстве, эссеистика, литературная критика и многое другое.

Склоненный Гюго к поэзии, Готье объявил себя его пажом и до конца хранил верность учителю, хотя и охранил себя от влияния последнего.

Начав с «Альбертуса», он не просто объял необъятное, беря всё, что ему было необходимо – из жизни и из поэзии, – но воплотил в себе все возможности французской поэзии на 50 лет вперед.