Проклятые туманом (ЛП)

Я осторожно поднимаю механизм и поворачиваю ключ. Жестяные детали начинают работать, отдаваясь вибрацией на моей коже. Моя душа скорбит вместе с балладой. Тексты песен всего лишь иллюзия на листке бумаги. Слова могут исчезнуть, так уже было. Эту песню, играл дудочник моего отца. Даже когда я был жив, мелодия являлась старой, древней.

«Моя возлюбленная сказала мне, моя мама не возражает,

И мой отец не будет смотреть свысока, из-за того, что ты не богат.

Она покинула меня, и вот что она сказала:

Недолго ждать осталось до дня нашей свадьбы».

Пульсация на затылке немного усиливается. Это означает, что я что-то узнаю. Опустившись на свое место, я поворачиваю ключ, и мелодия играет снова.

Глава 17

Уилла

Машина не самое лучшее место для ссоры. Хотя видимо мои родители считали иначе. Чего не скажешь обо мне. Когда отец закрыл водительскую дверь, сказал:

— Как ты это объяснишь, Уилла?

— Оставь ее в покое, — ответила мама, пристегнув ремень безопасности и указала рукой на дорогу. Этот жест означал замолчи и поехали. Садись за руль прежде, чем это сделаю я.

Папа зажал педаль тормоза и включил передачу. Медленно сдал назад, потому что в городе отец ездил так всегда. Визг покрышек по асфальту был бы более трагичным, но, пожалуй, нет никого драматичней, чем мой отец. Аккуратно выехал на шоссе и посмотрел на меня в зеркало заднего вида. Несмотря на то, что мама его предупредила, он выжидающе поднял брови.

— Ну так что?

— Тебя не было, когда приходил обвинитель, — ответила я.

Мама резко повернула голову.

— Ты сделала то, что тебе сказали, так что не переживай.

Я собиралась ответить, но отец вдруг произнес:

— Что?

— Это не единственный суд, о котором нам нужно беспокоиться, — ответила мама холодным голосом, режущим, словно лед. Айсберг. — Через пару лет ей вернут лицензию.

— Три года, — произнес отец.

— Второй суд важнее рыбалки.

Прежде чем взорваться, отец набрал скорость.

— И что мы будем делать в течение трех лет? Мне нужна Уилла на лодке.

На меня навалилась тяжесть, грудь сжало в тиски. Он сказал то, что думал. Это не шутка. Он заявил это всерьез. В голосе звучало отчаяние. Я не понимала, как такое возможно, ведь этот же человек приказал мне держаться подальше от «Дженн-а-Ло». Схватившись за спинку отцовского кресла, я хотела хоть что-то сказать. Все объяснить. Но мама подняла руку. Не высоко, но достаточно, чтобы меня остановить.

— Найдем другой способ заработать деньги. Три года — это не конец света.

— Как мы нашли их этим летом?

Его голос сорвался, а мама напряглась.

— Мы все еще живем, не так ли?

— Это не наша заслуга!

Я сидела и слушала, как они ругаются. Я так хотела исчезнуть, но у меня не было возможности сбежать. Если бы я просто могла просочиться, словно масло, сквозь машину на асфальт, колеса не причинили бы мне вреда. Изменилось все и в то же время ничего — я не смогу рыбачить долгое время, выйти на воду, и я все еще виновата в смерти Леви. Но вот только у меня появилась глупая надежда, что смогу искупить свою вину.

— Может, ты просто заткнёшься и выслушаешь меня? — снова закричала мама. — Рассмотри внимательно ситуацию со всех сторон!

— Нет это ты посмотри! Мы потеряем лодку. Работу и заработок! Хорошо, что пикап окупился. Мы сможем загнать его на кухню и готовить еду в двигателе, когда они отключат газ и свет!

Папа привык держать руки на руле и смотреть на дорогу, что бы ни происходило. Поэтому он мог и глазом не моргнув кричать на мать, выезжая на шоссе № 1.

Я прижалась к двери.

За окном мелькал мир. Осенние листья нечетко расплывались красно-золотыми оттенками. Иногда я замечала зеленые цвета и сосны в этом пейзаже. Меня укачивало, тошнота подступала к горлу. Пальцы вцепились в дверную ручку и сжались. Отец не знал, что я собиралась признать свою вину. Для меня новость, что он хотел работать вместе. Внезапно я разозлилась. Родители ругались в машине так, будто меня здесь не было. К тому же я не могла вспомнить, когда мы в последний раз разговаривали хоть о чем-нибудь.

Не то чтобы я могла представить, как сижу и болтаю с отцом. Он не такой человек, да и я тоже. Нам было хорошо в тишине. И если мы не могли согласится друг с другом, молчание считалось наилучшем выходом. Мама и Леви вели беседы. У них были одинаковые глаза и характер.