Проклятые вечностью (СИ)

На сцене возникла темная фигура, которая тяжело ступала между рядами липовых деревьев, пока не очутилась в ярком пятне света. Актер, облаченный в черные доспехи и шлем, скрывающий его лицо, в одной руке волочил окровавленный меч, подчеркнуто демонстрируя ее публике, в другой — завоеванное, изодранное в клочья красное знамя, на котором серебрилась окровавленная луна. Тяжело дыша, мужчина сбросил себя шлем, и среди публики прокатился оживленный шепоток. Параллель была слишком явная, а потому люди не могли не узнать в склонившемся на одно колено воине грозного властителя Трансильвании.

Душа Дракулы отозвалась на это действо без страха, но с каким-то чувством отвращения, разнившегося с ощущениями толпы, которая едва сдерживала ликование, глядя на волшебное очарование хрупких декораций, на мистическую тайну мира бессмертных, окутывавшую сцену, где фигура в широком алом плаще, согнувшись подобно раненному зверю, готова была взывать к силам преисподней, вызывая в зале невольные возгласы, вздохи и шепот. Движения актера были полны завораживающей силы, как и четкий ритм музыки, держащей всех в напряжении.

— Да он издевается! — демонстративно закатив глаза, произнёс граф, скрестив руки на груди. Признаться, негодование вампира забавляло не только охотника. Девушки тоже многозначно переглянулись. Мираксис был тем, кто знал историю Влада с того самого момента, как последний принял вечность в дар, а потому Дракула, не знавший о том, какой поворот приобретет это представление и какие тайны его души сегодня откроются широкой публике, был сильно раздражен. Ван Хелсинг уже собирался ответить ему очередной остротой, но пение, огласившее зал, заставило его прикусить язык.

— Я прожил жизнь, тщеславием ослепленный, пытаясь обуздать губительную власть, на муки адские навеки обреченный, я за корону продал пламенную страсть, что путь в ночи мне освещала, когда в погоне роковой судьба меня со смертью обвенчала, навеки отобрав души покой. Я предан был отцом коварным, что за личиной доброты, желая стать правителем державным, в осколки разметал мои мечты.

— А у тебя оказывается неплохой голос! — усмехнулся охотник. — Я близок к тому, чтобы прослезиться!

— Ты играешь с огнем, Гэбриэл! — прорычал граф.

В это мгновение за спиной персонажа, воплотившего образ Дракулы, появилась темная фигура, занесшая кинжал над его головой. Мелодия сменилась на еще более печальную, и поистине ангельский голос тенора разнесся по залу, заставляя всех затаить дыхание.

— Мой друг, я каюсь пред тобою в грехах, что совершил в пылу; изменница-судьба меж нами пролегла стеною, мне век не смыть свою вину. Сюда я послан небесами, и крылья здесь сложу свои — засыплет вечность пусть песками все преступления мои. В одну ловушку нас втроем страсть запретная поймала. В одной ладье мы все плывем, но места в ней для нас там мало. И кто-то должен уступить, пойти ко дну с тяжелым грузом, прошу, мой брат, меня простить — в любви соперник мне не нужен!

С этими словами певец вонзил бутафорский нож в спину своего товарища, опустившись на колени подле его тела. В этот миг свет рампы озарил сцену алым светом, а музыка загремела с такой силой, что многие зрители, не ожидавшие такого поворота событий, подскочили на своих местах. Дракула перевел взгляд на Ван Хелсинга, лицо которого по цвету сравнялось с рубашкой.

— А знаешь, возможно, ты и прав. Опера начинает мне нравиться: подумать только, вся ангельская сущность заключена в нескольких четверостишиях, — усмехнулся граф, встретившись с испепеляющим взглядом охотника.

— Все было не так! — прошипел он в ответ.

— Полно тебе, Гэбриэл, твое предательство увековечит искусство! Не волнуйся, я принимаю твое покаяние, как говорится: «Господь нас рассудит!»

На сцене век за веком разворачивалась жизнь Дракулы, начиная с момента обращения. Те годы, что он пытался предать забвению, открывались зрителям, как раскрытая книга. На проверку, постановка оказалась очень глубокомысленной, ибо в ней поднималась одна из основных проблем бессмертных — трагедия молодого вампира. Не многие из них, получая вечность в дар, могли без помощи наставника пережить свой первый год. Анна знала об этом не понаслышке, но даже подумать не могла, что подобная участь могла постигнуть и грозного властителя ночи.

Опера представила графа таким, каким в первые годы после обращения видел его Мираксис: слабым, потерявшемся, наполненным жаждой мести, злобой, страхом перед безумным пиршеством теней и кровавой вакханалией. Видимо, даже для жестокого тирана и убийцы, коим его считали в смертной жизни, маска вампира была тяжким бременем. Годы сменялись десятилетиями, а те плавно перетекали в века. Его сила и знания крепли, а вместе с ними крепла и уверенность в том, что истинным счастьем, вершиной эволюции бессмертных, является полный отказ от чувств. С каждым годом в его душе оставалось все меньше человечности, пока она окончательно не обратилась в глыбу льда, погрузив Владислава в бездонные океаны крови.