Проклятый. Евангелие от Иуды. Книга 2

— Элементарно, Ватсон… Вот от этой раны он едва не умер. Колото-резаная. Как ему почку не отхватило — я не знаю. Лезвие вошло глубоко, практически пробило парня насквозь.

— И что это доказывает?

— Кто из нас контрразведчик?

— Похоже, что ты… Не тяни, Рома, если ты не сделаешь мне кофе, я усну прямо здесь.

— Этой ране больше суток. Я бы сказал, что часов тридцать шесть. Его привезли под утро, в ночь теракта. Нашли без сознания за три с лишним часа до того. А ранен он был значительно раньше.

— Насколько раньше?

— Часов шесть, семь… Может, десять.

— То есть, когда произошел взрыв в «Хилтоне»…

— Его уже продырявили. Ему вообще досталось крепко. Погляди — синяк на синяке. Причем некоторые из них желтые, некоторые синие, некоторые багровые. Словно его раз в день топтали ногами. Плечо выбито и вправлено, вот опухоль… У твоего подозреваемого последние несколько суток была такая бурная жизнь, что я просто не пойму, как он успевал участвовать в терактах.

— Это не аргумент.

— Возможно. Я просто указываю тебе на то, что, возможно, ты тратишь время не на того парня.

— Хм… — сказал Коган.

— И еще — я его погуглил.

— Я тоже его погуглил, — буркнул Шмуэль. — Поверь, Рома, мы и не догадываемся, насколько глубинными могут быть причины того, что человек начинает играть на их стороне. Например, могут взять в заложники его семью. Шантажировать с помощью друзей. Купить за большие деньги, наконец. А потом убить. Зарезать…

Он показал рукой на рану в животе Шагровского, аккуратно заклеенную марлей, с торчащей наружу трубочкой дренажа.

— Это товар разовый, никакой агентурной ценности не имеющий. Использовали, и в расход. И идейных соображений я пока исключить не могу.

— Его дядя — Рувим Кац.

— Да, я знаю, кто его дядя. Ну и что? У нас есть информация, Роман. Надежная. И чего ты его адвокатом выступаешь? Не волнуйся, разберемся. Расстреливать его никто не собирается, собираемся допросить.

Роман вздохнул и набросил на Валентина простыню.

— Ну, ладно… По крайней мере ты убедился, что раввина к нему приглашать незачем.

— Тут ты прав, — согласился Шмуэль. — Кофе налей. А то я сейчас лягу рядом.

— Пошли, капитан… Могу предложить еще и по ложке бренди!

— И не думай, что откажусь!

В палате было нежарко. Из решетки мазгана на потолке веяло прохладой, но в окна уже начало заглядывать злое эйлатское солнце. Перед тем, как выйти, Стеценко подошел к стеклу и повернул жалюзи.

— Иду, иду… — сказал он Когану, чье длинное суровое лицо все еще виднелось в дверном проеме.

Роман бросил взгляд на монитор. Давление, пульс, температура — все в пределах нормы.

Шагровский спал и видел наркотические сны.

— Держись парень, — шепнул доктор Стеценко, проходя мимо. — Я уверен, что ты наш…

Глава 8

Иудея. Ершалаим. Дворец Ирода Великого.

30 год н. э.

Одежды на нем были мокрыми, пришедшие с юга тучи уже проливались над Ершалаимом, но ветер все еще обжигал — гроза не убила удушающий жар хамсина до конца.

— Приветствую тебя, прокуратор…

— И тебе привет, Иосиф! Не ожидал увидеть тебя сегодня…

— Я и сам не думал, что приду, — согласился га-Рамоти. — Но так случилось… Тебе нездоровится, игемон?

Прокуратор удивленно поднял брови, но сам понял, что получилось неубедительно.

— С чего ты взял? Просто тяжелый день. И эта проклятая гроза…

— У меня сегодня тоже не самый лучший день, прокуратор. Поверь, после того, как буря пройдет, станет легче… Не буду отнимать у тебя время пустой беседой. Я пришел просить тебя о милости.

— Все просят меня о милости, Иосиф. Или жалуются. Ведь в Ершалаиме никто не считает меня человеком добрым, способным на милосердие…

И Пилат посмотрел прямо в карие глаза га-Рамоти так, как он умел — проникая взглядом в черепную коробку собеседника. Тот глаз не отвел, пожал плечами и ответил просто, копируя интонации игемона:

— Так ты и не добрый человек, прокуратор. Но Ершалаим помнит куда более жестоких правителей, чем ты. У нас говорят — не желай себе нового царя, возможно, ты еще пожалеешь о старом.

— Не криви душой, Иосиф! Обо мне в этом городе не пожалеет никто, — сказал Пилат, изобразив усмешку. Усмешка получилась так себе, но от усилий заныл затылок.

— Ну, почему же… — отозвался Иосиф. — Если многие вспоминают добрым словом Грата, думаю, вспомнят и тебя…

— Оставим, — отрезал Пилат, не скрывая, что им овладевает раздражение. — Ты не слишком вежлив для того, кто пришел с просьбой!

— Ты, игемон, слишком умен, чтобы я попытался лицемерить. Да и просьба моя — пустяк…

Игемон прищурился и взгляд его стал уж совсем недобрым.

— Ты, верно, не считаешь меня умным, га-Рамоти… Ты осквернил себя приходом в дом язычника в ваш праздник из-за пустяка? Ну-ну… Хочу услышать, о какой безделице ты просишь!

— Исполнить мою просьбу будет легко, прокуратор, — на этот раз Иосиф опустил глаза ниц, понимая, что выбрал не самую лучшую линию поведения. Пилат был не в духе, а когда прокуратор впадал в гневное состояние, предсказать его действия не мог никто.

— Отдай мне тело казненного только что Иешуа Га-Ноцри, игемон. Я хочу похоронить его согласно вере наших отцов.