Проклятый город. Однажды случится ужасное...

— А зачем унесли сердце?

— Если бы его сожгли, это означало бы смертный приговор хозяину. Если нет, его могут потом подбросить кому-то как предупреждение.

Бертеги снова подумал о мафии, которая присылает языки животных тем, кто может слишком много рассказать полиции.

— Да, я понимаю, что все это звучит довольно нелепо, — сказал Либерман, словно догадавшись о мыслях комиссара. — Во всей этой символике есть даже что-то комическое. Но что касается Лавилля, я отношусь ко всему, что здесь происходит, с крайней серьезностью. — Он умолк и после недолгой паузы добавил чуть слышно: — Да и как бы я мог иначе в моем нынешнем положении?..

Бертеги взглянул на пепельно-серое лицо бывшего судмедэксперта и после некоторого колебания спросил:

— А что с вами случилось?

Либерман кашлянул, чтобы придать голосу твердость, но, когда он заговорил, голос по-прежнему был слабым и прерывистым — то ли от волнения, то ли от усталости.

— Никто этого не знает. Во всяком случае, ни один врач не сказал мне ничего определенного. Я дважды имел дело с семьей Талько, последний раз — уже в ходе судебного процесса… Я… скажем так, представлял для них угрозу.

Бертеги молчал, ожидая продолжения.

— Некоторые врачи говорили о мозговом кровоизлиянии, приведшем к параличу, но… как тогда объяснить тридцать три перелома костей, случившихся спонтанно, в один момент?

Бертеги с трудом сдержался, чтобы не вскочить с кресла.

— Меня кое-как починили, — продолжал Либерман, — и, как видите, ко мне вернулся дар речи. Хотите — верьте, хотите — нет, но это произошло в первые минуты после смерти Мадлен Талько. Однако у меня до сих пор проблемы с легкими и утрачена большая часть двигательных функций. Конечно, инсульт может иногда привести и к худшим последствиям, но я же врач. Я знаю: то, что произошло со мной, с научной точки зрения невозможно.

— Почему вы остались? — спросил Бертеги после некоторого молчания.

Либерман улыбнулся слабой и горькой улыбкой. Бертеги догадался, что этот немой ответ наверняка включал в себя множество вариантов: «Хочу в этом разобраться…», «Мне некуда ехать…», «Надеюсь и впредь помогать полиции, как делал это раньше…», «Все равно я уже почти мертв…», «Вас это не касается…» Он чувствовал, что за огромным самообладанием Либермана скрывается столь же огромная человеческая трагедия: по сути, у него украли жизнь. Или, по крайней мере, он был убежден, что это так — но результат был тем же.

Взгляд этого человека, похожего на мумию, теперь был устремлен на окно, едва пропускавшее сквозь жалюзи серый дневной свет. Бертеги понимал, что ему пора прощаться и уходить. Он поднялся и напоследок все же задал вопрос, который несколько раз начинал вертеться у него на языке во время разговора с судмедэкспертом:

— Скажите, доктор, зачем все это? Жертвоприношения… черные мессы?

Не поворачивая головы, Либерман снова перевел взгляд на собеседника. По выражению его глаз комиссар понял, что он доволен тем, что разговор не завершился на личной и печальной ноте.

— Вначале это было противодействие — местной власти, церковным запретам… Хотя психологи считают, что в основе подобных действий лежит стремление освободить свое рвущееся на волю «сверх-Я» и удовлетворить свои подсознательные стремления — путем определенных практик, которые выполняются участниками сборищ в состоянии наркотического опьянения. Все это дает наслаждение, перерастающее в безумие. Что и составляет глубинную сущность всякого чародейства.

А потом уже не остается другого выбора. Начинаешь входить во вкус. Так или иначе, если город хочет что-то получить, он добивается этого любой ценой. А хочет он только одного — крови. В жертвенной крови он черпает силу.

И, больше не глядя на Бертеги, доктор Либерман тихо добавил:

— В этом городе нет ни одного дома, где за несколько сотен лет не исчез хотя бы один ребенок… Вот на чем стоит Лавилль… Понадобятся еще целые столетия, чтобы стереть память о том, что случилось… и еще случится.

Глава 50

Николя Ле Гаррек припарковал свой «мини» примерно в тридцати метрах от главных ворот «Сент-Экзюпери», прямо напротив входа в парк. Автомобиль был слишком приметным — хотя поблизости было несколько других машин той же марки, ни одна из них не была раскрашена в контрастные цвета и не имела фар по бокам. Однако Николя не хотелось брать напрокат другой автомобиль только ради того, чтобы превращать его в наблюдательный пункт, — а именно наблюдением он собирался заняться. Поэтому он лишь припарковался в стороне от лицейских ворот, под раскидистым деревом. Вряд ли кто-нибудь смог бы его заметить среди множества автомобилей, привозивших учеников на занятия.

Он заглушил мотор, полностью поднял немного опущенное стекло, поднял воротник и шарф — в последние дни температура по утрам опускалась все ниже, по мере того как сгущался туман. Обычная история для Лавилль-Сен-Жур…