Проклятый металл

Так вот и получилось, что проспавший до заката Густав проснулся в еще более дурном расположении духа, чем ложился. Правая рука больше не беспокоила, но, глядя на бесстрастные лица Высших, Густаву хотелось ухватить что-нибудь тяжелое и проломить им обоим головы.

— Что значит — в Кельме меня никто не ждет?! — едва сдерживая ругательства, стиснул кулаки темный сотник. — Меня отправили сюда для участия в штурме. Я свое дело сделал. Мне надо вернуться обратно! Слышите? Обратно!

— Тебя там никто не ждет, — пожал плечами Высший в плаще, чьего лица Густав так и не сумел толком разглядеть.

— А сам ты не найдешь дорогу, — предупредил второй — тот, который щеголял в новой шляпе. Не столь широкополой, но зато с золотой пряжкой, украшавшей высокую тулью.

— Путь открыть несложно…

— Но какой смысл?

— Я попытаюсь, — решительно заявил сотник. — Когда вы сможете открыть путь?

— Да прямо сейчас, — фыркнул Высший, недовольный тем, что человек пропустил его предупреждение мимо ушей, и носком сапога прочертил по влажной после дождя глине круг. — Иди…

Густав с опаской встал в центр круга и недоуменно уставился на Высших, но те отвернулись и зашагали прочь. А в следующий миг под ногами сотника провалилась земля, и, с трудом сдержав уже готовый вырваться крик, он ухнул в распахнувшую свои объятия пустоту.

Пустота раскинулась вокруг Густава серой бездной, поманила бессмертием, посулила беспредельное могущество. И он мог бы поддаться, соблазниться предлагаемой в дар вечностью, когда бы не пожиравшая его изнутри ненависть. Именно черное пламя ненависти, питаемое прятавшейся в душе человека тьмой, отпугнуло лишенных материального обличья обитателей серой мглы и развеяло в прах призванные подавить волю смертного чары.

Собрав воедино остававшиеся в нем крупицы силы, Густав заставил их вспыхнуть, подобно огню маяка, и ощутил дрожью пробежавший по телу отклик. Обитавшие в пустоте бесы недовольно зашипели, но человек легко выскользнул из их призрачных объятий и вернулся в нормальный мир.

С трудом перевалившись через невысокий бортик бассейна, сотник плюхнулся на холодные камни брусчатки, с нескрываемым наслаждением обругал двух потерявших от испуга дар речи солдат королевского пехотного полка, и принялся выгребать из волос колючие льдинки.

Одежда вновь промокла до нитки, все тело болело, будто он добирался до Кельма ползком, а сбившееся вечность назад дыхание никак не удавалось успокоить. Но тем не менее Густав Сирлин был просто счастлив. И вовсе не тому, что сумел вырваться из объятий слишком уж гостеприимной пустоты. Нет, в превосходное расположение духа его привел открывавшийся от фонтана вид на замок. Замок, над которым по-прежнему гордо развевались красно-черные знамена Вильгельма Пятого.

— В чьих руках город? — прокашлявшись, спросил Густав у вытянувшихся по стойке смирно солдат и, разогнав в разные стороны плававшие в фонтане льдинки, сполоснул испачканные о брусчатку ладони.

— Город взят, ваша милость…

— А замок?

— Не можем знать, ваша милость, — упер в мостовую древко копья солдат, — нас здесь оставили…

— Ясно.

Откинув с лица мокрые волосы, Густав перевел взгляд на мраморное изваяние посреди фонтана — вставшего на дыбы единорога с отбитым копытом — и вдруг вспомнил, как мальчишкой дрался здесь с другими сорванцами при дележе найденных в воде медяков. И как несколькими годами позже телега с рассаженными по клеткам сыновьями Ульриха Сирлина медленно, очень медленно объезжала площадь, перед тем как выехать на улицу, уходящую к замку.

— Ведьмины отродья! — ревела толпа, швыряя в клетки гнилые яблоки, засохший помет и комья земли. Ни у кого из обывателей Кельма не было причин любить ростовщиков. А уж ростовщиков, обвиненных людьми великого герцога в чернокнижии, и подавно. — Гореть вам в преисподней!

Густав шагнул от фонтана, припоминая, как именно здесь ему рассадило губы пролетевшее меж прутьев клетки яблоко. Он мотнул головой, прогоняя начавшие оживать воспоминания, и решительно зашагал к подножию холма. Но воспоминания не отставали, будто учуявшие добычу гончие, они бежали по пятам и жгли, жгли, жгли душу своими укусами.

На перекрестке переднее колесо телеги попало в выбоину, Густав боднул лбом прутья, и тут же кто-то из бесновавшихся поодаль горожан подскочил и изо всех сил ткнул палкой ему в лицо. Сотник смахнул с рассеченной брови кровь и лишь тогда понял, что это просто текшая с мокрых волос вода.