Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди

Тут-то Дмитрий Михайлович уже воочию убедился, что благими намерениями в ад дорога выстлана. Предстояло ему в общем-то ни с чем в стан своенравных воинов явиться, чтобы на смертный бой за Русь и веру православную позвать. Оставалось лишь на бога уповать, что князь и сделал – обратился за помощью к попам, проживавшим на казачьих землях. Одним из тех святых отцов был наставник Ваньки Княжича отец Герасим.

20

В станицу Новосильцев прибыл за полдень. Сопровождал его отряд из трех десятков конных стрельцов да двадцати дворян, коим предстояло стать начальниками в будущем войске. Уже при въезде в казачье поселение князя охватило чувство, какое, видимо, испытывает муха, случайно залетев в растревоженное осиное гнездо. Провожаемый недобрыми, в лучшем случае испытующими взглядами заполонивших улицу вооруженных людей, он, стараясь не глядеть по сторонам, направился к церкви.

Завидев царского посланника, отец Герасим да трое наиболее заслуженных атаманов вышли из церковной ограды и сдержанно поприветствовали князя Дмитрия:

– Казачий Дон тебе желает здравия, посол царя Московского, – слаженно, почти что хором промолвили они. Передав поводья одному из дворян, Новосильцев спешился и со словами:

– Дай и вам бог здравия, воины православные, – поздоровался отдельно с каждым за руку. Когда приветствие закончилось, Герасим на правах хозяина предложил:

– Не желаешь, князь, с дороги отдохнуть, хлеба нашего отведать?

– Благодарствую, святой отец, только время нынче шибко неспокойное, угощаться-прохлаждаться некогда. Да и люди ваши, вижу, в сборе, негоже ожиданием их томить. Дозвольте сразу речь держать, пожелания царя поведать, – почтительно ответил князь Дмитрий. Одобрительно переглянувшись меж собой, священник с атаманами согласно кивнули. Емеля Чуб, еще не старый, лет сорока казак, отвагою и рассудительным нравом давно снискавший себе славу да почет на всем Дону, отвязал от изгороди коня, с юношеской легкостью метнул в седло свое жилистое сухощавое тело и, призывающе мотнув курчавой седоватой головой, распорядился:

– Езжай за мной, на майдане места не хватило, мы за станицей повелели казакам на круг сбираться.

Дабы не смущать станичников своей охраной, Новосильцев, взяв с собой лишь трех дворян, остальные остались возле церкви, поспешил вслед за Чубом. Выехав на середину поросшего разнотравьем поля, они остановились, и князь с волнением стал смотреть на сбор разбойничьего воинства.

Ждать себя казаки не заставили, без малейших признаков суеты они двинулись густой толпой за старшинами и выстроились в ровный полукруг лицом к московскому посланнику. Пестрота одежд и ликов еще более разволновала Новосильцева, дрожа от возбуждения, он принялся внимательно разглядывать этих так им и непонятых людей, один лишь вид которых вселял в него страх.

Возраст вольных воинов был самым, что ни есть разнообразным. Безусые юнцы на равных стояли рядом с разукрашенными сединой и сабельными шрамами стариками. Хотя назвать стариками закаленных, имевших за плечами годов по сорок-пятьдесят, бойцов представлялось лишь с большой натяжкой, но более древних просто не было. Прожить полсотни лет для казака – уже великое везение. Лица большинства станичников мало чем отличались от обычных, московитских – все та же белизна чуток курчавых волос да голубизна широких глаз. Но попадались такие, которые горбинкою носов и чернооким взором выдавали своих мамок-турчанок иль татарок. И здесь не уступили казачки охочим до белотелых русских женщин ордынцам.

Одеяние станичников представляло из себя помесь роскоши с нищетой. Наряду с собольими шапками да бархатными кафтанами князь увидел протертые до дыр холщовые штаны и такие же рубахи. При этом драгоценная, разукрашенная перьями, а то и пряжкой с самоцветами шапка, вполне могла сидеть на голове обладателя драных штанов.

Более всего поразило Новосильцева оружие казаков. Помимо сабли, висевшей на боку у каждого станичника, почти у всех из-за пояса торчала пистоль, а то и две. Кинжалы да ножи были заткнуты за голенища сапог. При всем при этом многие опирались на древко пики иль пищаль. Объединял эту разноликую и разноцветную, но сомкнутую в стройные ряды толпу дух вольности. Ее являли все без исключения видом гордо поднятой головы и небрежно брошенной на сабельную рукоять ладони.

Князь Дмитрий уже собрался говорить, как вдруг в толпе раздались одобрительные возгласы, старики и молодые уважительно подвинулись, пропуская в первый ряд двух всадников. Их необычный даже для станичников вид сразу же привлек Новосильцева. Первым, что пришло в его и так уже вскруженную голову, стало предположение, а не прислали ли поляки к казакам своих послов.