Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

То ль от выпитого, то ли от скопившейся усталости душа и тело молодого казака покатились в пропасть тоскливой лени, столь привычной и столь пагубной для русского человека.

– Ничего, успею, завтра же отправлюсь в путь, – решил он, вновь ложась в постель и погружаясь в бездумную дремоту. Так он пролежал до вечера, словно зачарованный, не догадываясь, что этот день ленивого безделья напрочь искалечит его и так не шибко складную жизнь.

Когда за окнами начало темнеть, на дворе послышались пьяные голоса. Иван с трудом поднялся с лежбища, он не успел еще и шагу ступить, как в горницу ввалились Разгуляй с Андрюхой в сопровождении десятка хоперцев, среди которых был Никита Лысый.

– Слава богу, жив, – воскликнул Лунь, обнимая есаула. – А то я вчера вечером заходил, гляжу – в доме разгром, словно хан Мамай прошел, сам лежишь весь бледный, как лист осиновый дрожишь и чего-то про свою литвинку да про Ваньку Кольцо бормочешь. Ну, думаю, широко гульнул атаман, аж лыка не вяжет. Даже испугался, подумал, как бы ты не окочурился от хмельного угара.

– Молчи уж, праведник, – усмехнулся Княжич, глядя на заплывший синевой Андрюхин глаз. – Чем меня корить, скажи-ка лучше, где по сусалам умудрился получить?

– Это мы с Лукашкой Лиходеем, дружком Захарки Бешеного подрались. Он, паскуда, нас, хоперцев, опричниками обозвал.

– До смертоубийства-то, чай, дело не дошло? – с тревогой в голосе поинтересовался есаул.

– Да где там, о каком смертоубийстве речь, – беззаботно отмахнулся Лунь. – Так, бороду его холеную я малость потрепал, на том побоище и кончилось. Сам Лукашкато парень неплохой, только шибко вспыльчивый, тебе под стать. Это его Илья Рябой подзадорил. Теперь он после того, как ты Захара отправил на покой, у разбойничков наших верховодит. От него вся гниль и идет. Сам, сволочь хитроблудая, даже тявкнуть побоялся на меня, а Лиходея натравил. Ну да мы их быстро образумили, – Андрей кивнул на стоящих за спиной товарищей. – Повинились наши горе-душегубы, мировую пить зовут. Мы за тобой, полковник, пришли. Негоже приглашение отвергать. И так вчера весь вечер Илюха, подлая душа, шипел, слюнями брызгал, где, мол, Княжич? Али он, как царским воеводой сделался, со своими братьями-станичниками водить дружбу не желает?

Слова Андрюхи огорчили Ивана. Хотя иного ждать не приходилось. Ратующие за раскол с Москвой атаманы уже учуяли в нем преемника Чуба, не менее уважаемого, но более удачливого и своенравного, чем покойный Емельян. Теперь они наверняка попытаются опорочить его в глазах станичников. Средство для этого имелось лишь одно – объявить предводителя хоперцев наймитом Грозного-царя, променявшего казачьи вольности на деньги с почестями.

«Сейчас и мамину родовитость, и что разбойничать на Волгу не хожу – все припомнят. Даже Елену приплетут, не может быть, чтоб Лысый по всей станице о ней не раззвонил, – с неприязнью глядя на Никишку, подумал есаул. – Только все это пустые хлопоты. Меня казаки с детства знают, на глазах их рос. А уж после крови той, что вместе пролили в боях со шляхтой, никакие наветы не помогут разбойничкам. Да и какие они разбойники, так, название одно. Были б истинными душегубами, так не языком чесали, а прирезали во сне иль из-за угла стрельнули – и делу конец», – легкомысленно заключил Иван, явно недооценив доморощенных врагов.

Заметив, что хмурый, словно туча, Ванька еще больше помрачнел, Разгуляй оттер плечом Луня, и строго попрекнул:

– Чего в горницу вломились всей ватагой? Чай, не у себя в землянках? Вон, как все полы позатоптали, а заметать кто будет? – хитровато подмигнув, Митяй добавил: – Атаман-то нынче один живет, без бабы. Да и женки у него такие, что веником махать не заставишь, тут же сбегут. Ступайте, братцы, до Рябого, мы вас догоним.

Как только казаки вышли, Княжич гневно вскрикнул:

– Зачем людей прогнал? Как Илюха, хочешь меня чванливым барином-боярином представить перед братьями?

Хорунжий изумленно пожал плечами, но уверенно ответил:

– А ты как хотел? Должно же уважение к начальству быть. Или, думаешь, коль перстни поснимаешь, в сермягу облачишься, да вон в Сашкину халупу переселишься, – Митька ткнул перстом в окошко, сквозь которое виднелось осиротевшее жилище Ярославца, – так они к тебе великой преданностью воспылают? Нет, брат, шалишь. Человек, он по своей природе власть не любит. Ну а так как даже здесь, на Дону, кому-то подчиняться да приходится, потому что полной воли в этой жизни нет, то каждый жаждет видеть сильного начальника. Кто ж захочет пред убогим преклоняться?

Обиженно насупясь, Разгуляй присел к столу, налил вина, после чего продолжил:

– И вообще не пойму, о чем речь? Будто сам не знаешь – нелегко казачьим атаманом стать, но быть-то им еще трудней, – и уже насмешливо напомнил про покойного Захара: – Али самому не доводилось незадачливых старшин свергать?

– Доводилось, – тяжело вздохнул Иван, цепляя к поясу булат.

Заметив, что он не берет с собою пистолетов, Разгуляй кивнул на драгоценное оружие.