Проклятый род. Часть I. Семья железного старика.

– Стойте, стойте! Сейчас отопру.

– Отопрете?

– Ей-богу.

Слышит Вячеслав: одежда шуршит, сапожки по полу застучали. Ждет, покорный. К двери Вера подбежала; замок звякнул; отперла.

– Входите!

И от двери отбежала. Вошел Вячеслав. И к ней. Что-то сказать хочет. А она сторонкой, как кошка – в дверь. И выбежала. Бежит и злобно кричит, уже далекая:

– Так-то ты, подлец! К девицам по ночам ломиться. Все Федору скажу.

И два раза ударила входную дверь пружина. Сморщилось лицо Вячеслава, и кулаки его сжались. Постоял близ смятой постели, близ теплой еще, сплюнул, выругался по-мужичьи и медленно вышел из пустого дома. Двор пуст. Зарево разгоралось, близилось в ночи. И пошел без мысли. И долго так.

– Здравствуйте, Вячеслав Яковлич.

Голос-то, голос-то милый какой. Очнулся. Неверяще-радостными глазами глядит. Она. Мелания. Попа Ивана дочка. А вот и дом поповский. Как скоро дошел.

– Или и вы, Вячеслав Яковлич, на пожар? Что же пешком?

– Да так… Да я и не на пожар. Здравствуйте, Мелания Ивановна.

Рука ее теплая, сонно-радостная, рука девичья, в его руке затрепетала. Так посмотрел он дико. Но испугался ли, скрыть ли что хотел, стал вдруг застенчиво-робок и умоляюще тихо говорил:

– Пойдемте со мной, Мелания Ивановна.

– Пойдемте, Вячеслав Яковлич. Да что это вы назад-то?

А тот взял уже ее под руку и уверенно шагал по дороге, которою шел сюда.

– Что вы, Мелания Ивановна! Куда теперь с вами на пожар! Там мужичья этого – страсть. Затолкают. А мы так пройдемся. Погуляем.

– Ну, разве немножко. А то бы издали поглядели.

– Нет, Мелания Ивановна. А лучше вы мне расскажите про свою жизнь. Как у вас в епархиальном было. Чему учили.

– Да всему, что полагается. Ах, как вы руку жмете.

– А это потому, что я вас очень люблю.

Осмелел Вячеслав, идя рядом с поповой дочкой.

Вот я – купеческий сын богатый, а она… и хорошая же она, красивая, добренькая. И моложе этой Верки-подлячки да Маньки. Но Мелания сказала строго так:

– Назад пойдемте.

И вот Вячеслав робок стал. Умоляющие слова; голос прерывается. Умолил. Идут. Не страшно ей опять. Толкует-воркует про разное, про свое, Вячеславову душу тешит, ласковую теперь под звездным небом заревым. И он ей разное говорит. Но мало. Только чтобы речь ее не угасла, ласковая музыка. И руку не прижимает. Помнит.

– Теперь уж назад.

– Ну, еще.

– Да куда еще. Ворота ваши сейчас.

– А мы в парке погуляем.

– Что вы? Что вы? Ночью-то…

– Ничего. Нет никого.

– Да я и собак ваших боюсь.

– Со мной-то!

– Нет, что вы! Пустите!

Но он влек ее опять сильной рукой. И тяжело дыша, молчал, пока не вошли в парк.

– Ну, видите, не страшно.

– Ах, страшно.

– Мелания Ивановна. Я вас люблю.

– Пустите! Пустите!

И вырывалась. И упрекал он себя молчаливо. И опять, робкий, умолял. Дыхание обоих стало громким в ночи.

– Я пошутил… Я так. Смотрите, как зарево отсюда красиво. Сквозь деревья.

Сквозь деревья снеговые величалось перед людьми зарево. И шли.

– Куда же мы?

Голос Мелании звенел кануном слез.

– Что вы? Что вы? Гуляем мы. Разве не хорошо здесь?

– Тьма. Не вижу – куда идем.

– Ну, я-то вижу. Хозяин я здесь.

И еще раз голос Вячеслава прозвучал властно.

– Кто по ночам в парке гуляет, да еще зимой?

– Еще немножко.

И влек к дому боящуюся и не находившую уже слов; вел по тропам, ему ведомым.

– Боже мой! Вот уж это ваш дом виден. Огонь в окнах.

– Ну что ж.

Но отбивалась. Но держал крепко. Лицо свое к ее лицу склонял.

– Куда вы одна-то денетесь? Дороги не найдете.

– Пустите! Пустите!

Почти кричала. Дрожали оба. Сильным стал Вячеслав, и слабою стала Мелания. И влек он ее. Вот крыльцо. Отбежал, визжа, пес и, голову к снегу склонив, пошел по следу: кого привел хозяин?

Молча боролись оба на крыльце. И когда хотела Мелания закричать-завопить, внесли ее сильные руки в дом, в роковое для нее место.

По полу тащились ее ноги, а лицо ее милое, ныне единственным страхом искаженное, прижато было к груди Вячеслава. И хлопнула за ними дверь. И шли так. И прошли коридор. И головою Мелании отворил дверь несший ее. И застонала. И так вошли в синюю комнату. Та дверь открыта. Оттуда свет лампы, далекий. А в окна пустой комнаты, синей комнаты, старой, смеется, над людьми величается могучее зарево. И одним глазом увидела то Мелания. И закричала. Но рот ее зажали красные сильные губы. И затрепетала-забилась. И не могли сдержать трепетания того сильные руки мужчины. И шагнул Вячеслав, и сложил-кинул свою ношу на старую, на затхлую, на дырявую тахту. И сам, хрипя, на тахту повалился.

И радовалась синяя комната нежилая.

«Вот опять люди во мне. Новую жизнь во мне сотворят. Взамен той жизни, убитой здесь».

И радовалась синяя комната, пустая. Одна она радовалась. Вячеслав был вне чувств, которые запоминаются. Ужас же Мелании был ее первым ужасом. А людям первого ужаса до дна постигнуть не дано. И радовалась синяя комната. И опять радовалась. Радовалась блаженством нарушенного одиночества.