Проклятый трон

Ливень застал нас через несколько минут, Николас развернул автомобиль. Но я успела заметить шлагбаум и невесть откуда взявшийся на границе леса пост.

– Тебя проверяют. Всякий раз. Так ведь? – я сцепила челюсти. – Тебя и даже Синтию!

– Так, – не стал он отпираться.

– Скажи мне, он знает? Знает, что я … беременна? Ты поэтому не хотел в больницу? Ему расскажут? Он хочет забрать у меня ребенка?!

Порыв ветра ударил в автомобиль, и Николас заглушил мотор. Сбросил ремень безопасности, и ладонями обхватив мое лицо, лбом прижался к моему лбу.

– Никто не заберет у нас ребенка, Ани. Я не позволю.

Я накрыла его руки своими.

– Обещаешь?

Николас быстро поцеловал в меня в лоб и улыбнулся:

– Обещаю.

Ветер стих. Дождь барабанил в стекла, и в свете молний его белые волосы казались сияющим ореолом. Никки завел автомобиль и мы вернулись к дому. Ливень был такой сильный, что я вымокла до нитки пока мы дошли до двери. Николас быстрым шагом направился в мою комнату.

– На, держи, – он протянул мне длинную сухую сорочку. – Я пойду нагрею воду.

– А мне что делать … – испуганно прошептала я.

Господи, я же, и правда … рожаю… Прямо сейчас! В Эдинбургском лесу!

– А ты – дыши, – заявил мне он. – Всё будет хорошо, Ани. Не бойся.

Я не одна. Со мной мой личный ангел. Никки, ты обещал, никто не заберет ребенка. Но как жить, если у нас отнимут тебя?

Человеческое тело изменчиво. Молодость сменяет старость, здоровье уносит болезнь. Каждый миг времени – разные мы, это и есть – жизнь.

Рядом с Никки я забыла, что такое боль. Даже те, самые сложные несколько мгновений до громко детского крика, оказались относительно терпимы. Боль пришла, когда Николас взял ребенка в руки и, с нежностью глядя в сморщенное личико, сказал:

– Здравствуй, Арианна.

– Арианна… – повторила я и оглохла. Ослепла от боли.

Человеческое тело слабо. Наверное, я потеряла сознание. Но в черно-алом мареве вокруг я вдруг вспомнила, что меня нет. Я всё и ничто. Времени нет. Расстояния нет. И меня – не существует.

Темнота. Пустота. Магнитная аномалия в самом сердце Эдинбургского леса. Холодная черная бездна.

Холодно. Мне холодно.

– Ани!

Пронзительный детский крик.

Да-а-а…упрямый мальчишка. Ты ведь не думал, что получишь всё? Пора выбирать…

Дитя или мать?

Холодно.

Ну же, хозяин, кого ты спасешь? Так уже было когда-то… одна за вторую… решайся!

Низкий торжествующий смех. Мой смех. Я помню, кого выбрал первый хозяин. Я счастлива выбору, ведь так появились они. Мы. Бонки.

Дитя… выбирай, мальчик.

– Нет, – он мотает головой, сбрасывая несуществующую челку, и, срывая голос, кричит: – Забери меня! Забери дар! Не забирай их у меня!

Тишина. Седой мальчик, укачивая дитя на руках, перепачкан кровью.

Смех оборвался, и бездна молчит. Холодно.

Больно.

Глава 19

Вдох-выдох, выдох-вдох. Четыре тридцать, раннее утро. Единственное время, когда еще держится прохлада, и можно позволить себе пробежаться.

В детстве Ральф обожал лето. В Вирджинии не мог дождаться его конца. Здесь оно было липким от пота и пахло приторным запахом парковых роз. Бонк поморщился – эти чертовы розы цвели даже под его окном. Дыхание сбилось, и пробежку пришлось остановить.

Он наклонился, делая глубокий выдох, и с удивлением понял, что изо рта его вырывается пар. Опустил взгляд на клумбу – на сонных розовых бутонах белела изморозь. Потемнело. Бонк поднял к небу глаза. Черный диск почти полностью закрыл солнце, и в оставшейся узкой полоске света Ральфу чудилась знакомая улыбка – так смеялась темнота.

Льдом застыл рядом фонтан.

– Что за… – выругался Бонк. В голову будто ввернули раскаленный штырь, и тело скрутило спазмом.

«Ральф!» – его величество открыл глаза в своей спальне и, вскочив с кровати, от острого приступа боли свалился на пол.

«Я сейчас!» – мысленно ответил Бонк и из последних сил перекрыл эту чертову связь.

Сестра или друг? Мой маленький мальчик, что бы ты выбрал?

Темнота хохотала, и сквозь невыносимо громкий шепот тысячи голосов Ральф услышал пронзительный детский плач.

– Себя, – сквозь зубы выплюнул Бонк. – Заберешь?

Всё стихло, и боль ушла. Лес играл с ним в игры, и демоны знают, кто сейчас проиграл.

Солнце снова сияло, Ральф привычно уже потянулся к Юрию. Его величество, накинув на плечи халат, чистил зубы. На крае каменной ванны стоял пустой стакан и пустая упаковка обезболивающего.

Живой, и то хорошо. Можно идти на завтрак.

В семь тридцать он был в столовой. Собранный и выбритый, как и его величество. Оба вполне успешно изображали нормальность и вели светскую беседу ни о чем, периодически забывая, что нормальные люди говорят вслух.

У императора было несколько часов до рабочих совещаний, у Ральфа не дочитан свежий отчет. Они перешли в кабинет. Бонк похвалил новое приобретение Юрия, резной двуствольный пистолет – его величество вдруг решил их коллекционировать, и достал из высокого шкафа бумаги. Занял давно облюбованное место – на диване, напротив рабочего стола, и нырнул в таблицы.

– Твою мать… – тихо прошептал Ральф и, взяв с журнального столика стакан, глотнул воды.