Прокол (сборник)

В первый день меня пару раз спросили, что со мной. Я ответил: «Ничего». Таким тоном, чтобы не оставить места сомнениям: случилось, и серьезное, но я не желаю сваливать на других свои проблемы. Вот! Ну же!

На второй день меня просто не замечали. Вроде и нет меня. Ничто дальше повседневной возни или очередных уроков никого не интересовало. Человек, который видит и чувствует, никому не нужен.

На третий день я явился в школу как ни в чем не бывало, веселился и шутил вместе со всеми. И меня снова обнаружили. Вот тут я и понял: они просто не в состоянии представить, что кто-то не такой, как другие.

Вся моя жизнь перевернулась в десятом классе, когда появилась ты. Я считаю этот день началом следующего действия моей жизни: акт второй.

Я сразу заметил, что ты не такая, как все. Ты держалась в стороне. Ни с кем особо не дружила, в девчачьи сплетни не ввязывалась, на уроках рассеянно глядела в окно, тайком листая мелкие книжечки (уж не стихи ли?), и время от времени что-то писала в маленькой тетрадке. Мне подумалось, что у тебя свой мир. Это уже было интригующе. До сих пор что-то свое, не предназначающееся для окружающих, имел только я.

Однажды я подбросил на твою парту записку с только что сочиненным мной четверостишием. Ты взяла, прочитала с равнодушным лицом… И все. Весь день я жалел о своем поступке. Не мечи бисера, козел! Но тут я ошибся. На следующее утро нашел на своей парте клочок бумаги. Без подписи. Но я уже знал, от кого.

Так все началось. Написал я ответное письмо. Нашел в журнале адрес и послал тебе домой. Ребячество с записками мне показалось глуповатым.

Переписка продолжалась полгода. До Рождества. В школе я вел себя по-прежнему нейтрально. Платил дань общественным нормам, а с тобой даже не перемолвился ни словом. Тебя все считали зазнайкой. Меня — нет. Я не смог одолеть себя и открыто признать, что они мне не нужны. Этим ты меня превзошла.

Никто и не подозревал, что между нами какая-то связь.

Каждый день я спешил домой в надежде, что в почтовом ящике меня ждешь ты.

Наша первая встреча. Рождество. Церковь. Нет места более подходящего для того, чтобы впервые коснуться руки человека, мир которого уже знаешь до самых глубин.

После молебна поехали ко мне. Было уже темно. Сучья деревьев в сказочный, безветренный вечер гнулись под тяжестью снега, искрясь в свете фонарей, словно осыпанные мириадами осколков зеркал. Невесомые снежинки, спускаясь, оседали в твои рассыпанные по плечам волосы. Ты улыбалась и молчала. Нам незачем было говорить. Мы смотрели друг другу в глаза и сияли.

Дома нас ждали мои родители. Тебе это было безразлично. Я так и знал. Ты иная. Тебя не интересовало их внимание. Они из другого мира.

Мать предложила кофе и пирожные. Старалась вовлечь нас в свой мир, чего бы это не стоило. Тщетно. Мы заперлись в моей комнате. Ты молча сидела на диване. Я сел за пианино и играл. До поздней ночи. Играл, и больше ничего. В музыке прозвучало все.

Где-то в третьем часу ночи я посадил тебя в такси. Ты в первый раз не ночевала у себя дома. Тебя ожидал допрос. Тебе это было безразлично.

Мы все чаще засиживались у меня до рассвета. Твои родители пожелали встретиться со мной. Увидеть того, с кем проводит ночи их дочь. Они думали, что мы делаем то, чем занимались бы они на нашем месте. Им не постичь, что ночью можно заниматься и чем-то другим. А мы даже не целовались. Все наше желание влилось в письма. В письмах мы сливались друг с другом. И душой, и телом. В письмах рушились границы. Любые.

Твои родители нашли мои письма. И прочли. С того дня тебе запретили со мной встречаться. Дом стал для тебя адом. И это тебе было безразлично. Ты просто перестала говорить с родителями.

Я больше не мог посылать тебе письма домой: их вскрывали.

В апреле мы купили почтовый ящик. Голубой, невзрачный ящик. Мы шли, улыбаясь. Слова были излишни.

Я прикрепил ящик на заборе, почти закрытом зарослями жасмина. Забор был голубой. Не знаю, кто за ним жил. Не моего ума дело. Главное, что совпал цвет и ящик не бросался в глаза.

Как только я забил последний гвоздь, ты бросила в почтовый ящик письмо и засмеялась. Неожиданно и чарующе.

Это был наш почтовый ящик. Исключительно наш. Впредь мы по дороге в школу или домой бросали и вынимали послания. Это стало особым ритуалом. Другим такое не понять.

Через три недели ящик оказался сломанным и оскверненным.

Это понятно любому.

* * *

Часы показывают ровно девять. Мы выбрали именно это время. Было бы глупо дожидаться символической полуночи и соответствующей усталости.

Гостиница замерла. Полный покой. Пришел час нам остаться… Остаться только нам. Обоим. Вдвоем.

Мы садимся на кровать. Просто так — поверх одеяла. И не раздевшись.