Прокурор для Лютого

Над землей медленно, незаметно и неотвратимо сгущались липкие, как запекшаяся кровь, сумерки. В чернильно-черном небе тревожно полыхали зарницы, и отблески их отражались на коричневом глянце стеклопакетов небольшого, но дорогого подмосковного ресторанчика.

Совсем иная атмосфера царила за этими непроницаемо-коричневыми стеклами: атмосфера спокойствия, уверенности и себялюбивого комфорта. Необъятный зеленый бильярд со свисающим над ним низким абажуром, стол с изысканной выпивкой и разнообразной закуской, негромко звучащая музыка…

За столом сидело пятеро, они перебрасывались ни к чему не обязывающими фразами, шутили. Сотрапезники производили впечатление людей, отлично знавших, для чего они тут собрались, но по непонятно каким причинам откладывающих самое главное на потом.

Председательствовал невысокий, кряжистый мужчина, лет сорока — бритая яйцеобразная голова, мосластые руки, тяжелый взгляд, выщербленные мелкие зубы, эдакий Соловей-разбойник. Сидевший слева производил куда более приятное впечатление: открытое, еще молодое лицо с постоянной, будто бы приклеенной полуулыбкой, прямой тонкий нос, русые вьющиеся волосы — весь его облик почему-то невольно воскрешал в памяти иллюстрации к романам из жизни российского купечества. Двое других, напротив председателя, были явными кавказцами: острые горбатые носы, глубоко посаженные черные глаза, горящие углями, волосатые руки; сросшиеся черные брови кавказцев делали их неуловимо похожими друг на друга — особенно теперь, в липкой полутьме. Ну, а восседавшим справа от председателя почтенной компании был никто иной, как Алексей Николаевич Найденко, уважаемый вор в законе Коттон.

Повод, ради которого в подмосковном ресторанчике собралась почтенная воровская сходка, был более чем серьезен: старый пахан сообщил, что хочет завязать, навсегда уйти на покой. И не уважить такого человека было невозможно.

Ненавязчивая предупредительность и неподдельное уважение друг к другу, царившее за столиком, невольно наводило на мысль: люди, собравшиеся тут, знакомы между собой не первый год, они доверяют друг другу так же, как и себе, взаимно чтут заслуги других перед воровским сообществом; от таких, как эти — не то, что косяка, мелкого рамса ожидать невозможно.

— Ну что, Крапленый, — улыбнулся русоволосый, — давай за Леху…

Его рука потянулась к бутыли «Пшеничной» — спустя минуту, когда стопочки собравшихся были наполнены, мужчина с яйцеобразной головой, отзывавшийся на погоняло Крапленый, неожиданно поднялся со своего места и, держа стопарик на весу, предложил:

— Не каждый день мы провожаем вора на покой… А уж тем более такого, как Леха. Хочу выпить за тебя, Коттон. Жизнь ты провел тяжелую, но правильную. Воровская судьба — злодейка, но ты сам выбрал свой крест и никогда не жаловался на жизнь. Сколько тебя помню — никаких косяков, никакого сучества не видел. С первой же ходки правильно себя поставил, на второй — короновали тебя на вора, а на третьей, на чудной планете Колыме, ты смотрящим был. И те пацаны, что на твоей зоне сидели, о тебе только хорошее слово говорили. Если бы все были такими, как ты… — не найдя подходящего сравнения, Крапленый чокнулся сперва с вором — бережно, словно боялся разбить его стопочку, а затем, со всеми остальными — те, естественно, также поднялись, демонстрируя к пахану неподдельное уважение.

— Ну, что я могу сказать, — Алексей Николаевич, обвел сотрапезников потеплевшим взглядом. — Спасибо вам за хлеб-соль, спасибо вам за гостеприимство ваше, спасибо на добром слове, пацаны.

Сотрапезники скромно заулыбались.

— Да ладно тебе… Чтобы мы такого человека по чести не приняли…