Прокурор для Лютого

Замкнутое пространство всегда гнетет. Стены ограничивают взгляд, потолок давит на мозг и, кажется, тяжелая бетонная плита в любой момент может свалиться на голову, похоронив под собой хрупкую плоть. Даже пол — и тот грозит завибрировать и провалиться, и обломки его уволокут тебя в самую преисподнюю…

Комната, квадратная в плане, была небольшой: пять шагов от двери к окошку, пять шагов от одной стены к другой. Геометрически-правильный квадрат окна с толстым стеклом над головой, а в нем — одеяльный лоскут серо-синего неба. Матово-молочный свет, будто бы стекла в окне непрозрачные, но дело не в стекле, это такое небо. И ничего, кроме этого света…

Наташа Найденко смотрела в окно по сто раз на день и, наверное, столько же раз меряла ее вдоль и поперек шагами, но только первое время. Тюремная камера, да и только, считала она. Правда, в отличие от тюрьмы, комната эта отличалась относительным комфортом: большая мягкая кровать, огромный телевизор с видеомагнитофоном, холодильник, кондиционер, стеллажи с книгами…

Был даже собственный слуга — именно так называла про себя девушка крепкого молчаливого мужичонку с серой, незапоминающейся, невзрачной внешностью. Этот невзрачный появлялся тут ровно три раза в день — утром, днем и вечером, приносил еду, уносил грязную посуду и выполнял мелкие просьбы пленницы.

Сколько ни пыталась заговорить с ним девушка, сколько ни пробовала завязать беседу — невзрачный смотрел на нее ничего не понимающими, словно невидящими глазами, что-то бормотал в ответ и уходил, катя перед собой тележку с кружками и тарелками.

Наверное, он был глух.

Сперва, сразу после похищения, Наташа пыталась поговорить с ним по-хорошему. Улыбалась, даже слегка кокетничала, задавала вопросы, которые казались ей совершенно естественными: почему ее украли те страшные люди из «речной милиции» прямо с прогулочного катера на Москве-реке, почему ее тут держат, почему не дают позвонить маме, которая наверняка очень-очень волнуется, и вообще — где она теперь находится? Не дождавшись ответа, девушка начала скандалить — кричать, что у нее очень авторитетный дядя, который работает «кем-то вроде юриста», что если ее не выпустят, тут появится «ее мальчик» Максим, с которым она «ходит», и он, невероятно крутой, побьет всех сильно-сильно, что они вообще не имеют права…

А потом, как-то так само собой получилось, Наташа забыла обо всем: и о маме, и о недавнем выпускном бале в родной школе, и о том, какая она была там красивая-прекрасивая, и о вручении аттестатов, и об авторитетном «дяде-юристе» и, что самое странное — даже о Максиме.

Произошло это как-то незаметно: словно взял некто влажную губку и вытер с грифельной доски памяти все, что грязными меловыми потеками заслоняло главное… А главным было то, к чему стремится каждый нормальный человек: счастье. Теперь девушка ощущала его почти физически.

Наташа даже не заметила, как однажды, рано утром, невзрачный пришел в обществе какого-то мрачного уродца, у которого все, казалось, было квадратным: голова, плечи, кулаки и даже небольшой горб.

Они дали ей стакан кока-колы — девушка, блаженно улыбаясь, выпила и, закрыв глаза, легла на кровать.

И была счастлива, счастлива, счастлива; счастлива абсолютно и бесповоротно. Счастье разливалось по тесной комнате; счастье и восторг струились из квадратного окна напротив кровати, счастьем были окрашены стены, воздух; счастье тихим светом сочилось из молчащего телевизора, мелодичным шелестом радиоволн проникало в мозг…

Счастье, счастье, счастье…

И даже на языке ее вертелось постоянное, устойчивое сочетание «сч»; оно казалось колючим, жестким, шершавым и потому так хотелось растягивать последний мягкий и ласковый слог: «ие-е-е-е…», «счастие-е-е-е»!

Так вот, какое оно, это самое счастье — когда тебе ничего не надо… Нет, когда надо лишь одно: вот так вот лежать на кровати, пусть даже в этой тесной комнате, пусть даже одной, лежать и ощущать, лежать и внимать себе, лежать и слушать музыку счастья, музыку заоблачных сфер, незримо насыщающую атмосферу вокруг…

Словно океаническое течение выносит на влажный, мягкий песок, и набегающие волны ласкают, лижут ступни, небо над головой голубое-голубое, лазурное-лазурное, аж глаза режет эта голубизна, руки тяжелые и непослушные, но эта непослушность тем более радует.

И не хочется думать ни о чем, и кажется, способна выполнить любое желание — кого угодно и какое угодно, и верить всему, что тебе скажут, и быть счастливой лишь от этого.

А потом Наташу посадили в большой автомобиль, эдакий дом на колесах — с телевизором, видеомагнитофоном и холодильником, и повезли куда-то: девушка даже не спрашивала, куда именно. Хоть на край света — теперь ей везде будет хорошо.

Но вскоре все закончилось.