Прокурор идет ва-банк. Кофе на крови. Любовник войны

Однако достаточно было проехать минут пятнадцать на автобусе, который в это время шел полупустой, и вновь тебя встречали огни большого города, шум и гам людских масс.

– Кто-то в Москве клялся мне, что мы едем исключительно по делу! – заметил Ярыгин, глядя в окно автобуса. – А сам небось влюбился!

– Сердцу не прикажешь. Достань пистолет и застрели меня! – предложил неожиданно Оболенцев. – Я настолько счастлив сейчас, что, кажется, ничего лучше в жизни уже не будет.

– «Остановись, мгновенье, ты – прекрасно!» – процитировал Ярыгин, испытывая жгучее желание немедленно, срочно увидеть свою молодую и любимую жену, добрую и ненаглядную Машу. – У тебя сначала всегда бывает прекрасно.

– А что потом? – обиделся Оболенцев.

– «Ты спрашивала шепотом, а что потом, а что потом? Постель была расстелена, и ты была растерянна…» – нараспев процитировал Ярыгин строки Евтушенко.

– Ваня! – строго остановил друга Оболенцев. – Мы уже не в том возрасте, когда вершина отношений «дала – не дала». Нам не шестнадцать лет!

– Мне минуло шестнадцать лет… – не унимался Ярыгин.

– Не ерничай, Ваня! – оборвал друга Оболенцев. – Мне кажется, это серьезно!

– Серьезно, серьезно? – обрадовался Ярыгин. – Ну что ж, дай Бог!

– Ты бы еще перекрестился! – подначивал Оболенцев. – Верующим заделался?

– Может, и верующим, – отбивался Ярыгин. – А вообще поговорка есть такая. Не слышал, что ли?

– Слышал, слышал! Лучше скажи, чем закончился твой поход к Каменковой? Удачно?

– Удачно! Правда, ее дома не оказалось, пришлось на работу к ней идти. Она согласилась дать показания, но только нашей бригаде, местным ничего говорить не будет.

– Это хорошо… А еще что ты мне хочешь сказать?

– Ко мне сегодня в номер заявилась Белянка с шампанским и со жратвой, – похвастался Ярыгин.

– У Маши рога не выросли, надеюсь? – засмеялся Оболенцев.

– Вроде умный, а шутки дурацкие! – обиделся Ярыгин. – Я же ради дела!

И Ярыгин стал рассказывать про Белянку и Каменкову.

Когда они вошли в холл гостиницы, Ярыгин испытал чувство облегчения, если не радости, увидев протрезвевшую Белянку на рабочем месте. Оболенцев наклонился к Ярыгину и сказал:

– Девушка твоей мечты сохнет у стойки. – Но в эту минуту он почувствовал исходящий от Ярыгина запах рыбы и продолжил: – Кашалот ты вонючий, понял?

– Это почему еще? – весело спросил Ярыгин.

– Пахнешь!

– Чем?

– Рыбзаводом! Вот чем.

– А-а-а, сэр! Это вам не Нью-Йорк. А ты взял на себя повышенное обязательство, социалистическое по форме, коммунистическое по содержанию, что будешь меня сносно кормить.

– Но мыться, Ваня, все равно надо… – продолжал укорять друга Оболенцев.

Ярыгин замолчал. Не стал доказывать, что он принял душ, а запах шел от волос, которые не успел вымыть.

В номере он сразу же пошел отмываться. И через двадцать минут был готов идти хоть на прием к английской королеве.

– Ты куда это собираешься? – подозрительно спросил Оболенцев, глядя, как друг одевается.

– Туда же, куда и ты! – весело сообщил Ярыгин. – Собираюсь тебя выставить! В гостинице ресторан работает до пяти утра. Теперь твоя очередь меня выгуливать.

– Ты уже коньяк из энзэ раздавил, – намекнул Оболенцев, показывая глазами на недопитую бутылку «Белого аиста».

– Жмот! Я же для дела! – мгновенно откликнулся Ярыгин. – А от самого как от винной бочки несет. Видел я у деда, какую бутыль вы вдвоем выдули. Еще меня попрекаешь…

– Ладно! – причмокнул Оболенцев. – Будешь хорошо себя вести, свожу к деду, выпьешь настоящего вина, такое лишь на приемах в Кремле подают.

– Забыл с пьяных глаз, – засмеялся Ярыгин, – про певичку-то из ресторана?

– A-а! Тогда я тоже под душ!

– Под холодный! В форму немного придешь.

– Приду! – согласился Оболенцев. – Только ты меня не особенно там выставляй. А то придется мне срочно лететь в Москву. Мало денег захватил с собой, на певичек не хватит!

– У меня есть, не боись! – подмигнул Оболенцеву Ярыгин.

Оболенцев быстро принял холодный душ и смыл с себя почти весь хмель. Можно было идти в ресторан…

Ресторан встретил их громом оркестра, клубами табачного дыма и пульсирующими разноцветными лучами цветоустановки. Под потолком вращался зеркальный шар, разбрасывая по залу причудливые блики.

Друзья заметили небольшой столик у стены, за которым как раз было два свободных места.

– Чур, я лицом к эстраде! – крикнул Ярыгин и бросился к столику.

Оболенцеву осталось лишь молча пожать плечами и, улыбаясь, последовать за другом.

Не успели они усесться, как к ним подлетел официант.

– Что будем заказывать? – спросил он, одаривая друзей ослепительной вышколенной улыбкой.

– Бутылку «каберне» и… – Оболенцев замялся. – Два салата «Оливье»!

– Слушаю-с!

Неподалеку расположилась дюжина чопорных немцев. Плешивый толстяк из компании, бражничавшей рядом с ними, громко позвал официанта:

– Паша! Живо тащи три банки черной икры, деревянные ложки и «Столичную»! Покажем колбасникам, как русские гуляют!

– Слушаюсь! – Официант Паша одарил толстяка ослепительной улыбкой.

Ярыгин окинул внимательным взором зал и шепнул Оболенцеву:

– Народ икру ложками хавает и косорыловку жрет, а мы… Кто-то обещал суточные!

– Проверка слуха! – улыбнулся Оболенцев.