Прокурор идет ва-банк

Как Оболенцев доплелся до гостиницы, он не помнил. Рухнув на узкую кровать, повернулся лицом к стене и замер, чувствуя лишь, как предательский холод заполняет грудь. У него не было сил обвинить себя в смерти Ольги, но он чувствовал, что главная причина ее гибели — он.

Ярыгин присел рядом на стул, но утешать не лез, хорошо понимая, что успокоить человека в подобном случае просто невозможно, должно пройти какое-то время, которое если и не залечит рану, то хотя бы ослабит боль утраты.

Он включил телевизор и стал отрешенно смотреть на светящийся экран. А на экране хорошо одетые люди, стоя, аплодировали кому-то, возвышающемуся на трибуне. В следующем кадре показали крупным планом того, кому аплодировали эти люди.

На трибуне стоял Липатов.

— Кирилл, посмотри! Липатов! — воскликнул Ярыгин и вскочив, добавил звук в телевизоре.

Как потом утверждал Оболенцев, это восклицание спасло ему жизнь. Потому что напоминание о долге и работе вернуло его в настоящее и, как ни страшна была мысль о том, что Ольги больше нет, жизнь и борьба продолжались.

Оболенцев с трудом отвернулся от стены, чтобы посмотреть на своего главного противника и послушать его речь на партхозактиве.

А Липатов, сделав несколько глотков чая из стакана, продолжил свою речь:

«…В отчетном докладе на XXVI съезде партии товарищ Леонид Ильич Брежнев дал классическое определение сути и смысла деятельности партии и государства. Конкретная забота о конкретном человеке, его нуждах и потребностях — начало и конечный пункт нашей экономической политики! — В зале послышались бурные аплодисменты. — Бдительно оберегать народное добро, беспощадно пресекать любые попытки хищения социалистической собственности… — вдохновенно витийствовал Липатов. — Между тем за два с половиной года в торговле, общественном питании города ущерб от хищений превысил полмиллиона рублей. Проявилось даже такое отвратительное явление, как взяточничество. По поводу всех этих преступлений возбуждены уголовные дела, многие из которых благодаря принятым нами мерам уже расследованы и виновные осуждены… — с пафосом продолжал он. — …Некоторым ответработникам не хватило требовательности к себе, они сами стали допускать отклонения от партийных норм и в результате скомпрометировали себя, дав богатую пищу всяким искателям грязи. Взять, к примеру, нашумевшее дело Борзова. В каких только грехах его не обвиняли! Я должен поставить в известность партхозактив города, что отдельные ретивые работники союзной прокуратуры, допуская нарушения социалистической законности, пользуясь незаконными методами, вели дело к лишению депутатской неприкосновенности Борзова, Багирова и других, а также к их преследованию в уголовном порядке».

Липатов сделал паузу и стал мелкими глотками пить чай.

— Во дает! — медленно протянул Ярыгин.

Оболенцев привстал с кровати, но по-прежнему молча смотрел в телевизор. Правда, лицо его напряглось и приняло осмысленное выражение.

А Липатов с экрана продолжал вещать:

«…Областной комитет партии вынужден был обратиться по данному поводу в Центральный Комитет для организации партийной проверки этого дела в кавычках. Комиссии не удалось получить достаточно убедительных доказательств вины Борзова, и горисполком обоснованно отверг притязания прокуратуры…»

Речь Липатова опять прервалась бурными, продолжительными аплодисментами. Пользуясь паузой, он опять отпил чай. И продолжил, как только по команде невидимого дирижера аплодисменты стихли:

«…В то же время установлено, что Борзов все-таки использовал служебное положение в личных целях, произвел строительство садового домика. Дело, конечно, не в домике, дело в незыблемости принципов коммунистической морали, товарищи! Вот почему бюро областного комитета партии освободило Борзова от обязанностей секретаря горкома, объявило ему выговор с занесением в учетную карточку и направило на хозяйственную работу…»

Опять сидящие в зале, повинуясь все тому же невидимому дирижеру, бурно зааплодировали. Липатов достал платок и стал вытирать пот со лба.

— Суд царя Соломона, — подытожил Ярыгин и вышел из номера.

Оболенцев резко поднялся с кровати и выключил телевизор. Чертыхнувшись, он подошел к окну и стал смотреть во внутренний дворик цирка. Там старый клоун репетировал свой номер: он играл на концертино, три собачки ходили вокруг обезьянки на задних лапках, а обезьянка хлопала в ладоши.

— Символично! — прошептал Оболенцев.

Скупая улыбка осветила его лицо, но тут же гримаса боли опять стерла ее. Оболенцев вспомнил, что уже никогда не сможет рассказать Ольге того, что видел, или того, что чувствовал.

И слезы навернулись на глаза.

А во внутреннем дворике без устали кружились под звуки концертино три собачки, танцующие на задних лапках, и обезьянка все так же корчила рожи и хлопала в ладоши.

Дверь номера резко распахнулась, и в номер буквально ворвался Ярыгин.

— Кирилл!..

Оболенцев отвернулся от танцующих собачек и вопросительно посмотрел на друга.

— Что еще случилось? — спросил он обреченным голосом.