Прокурор Никола

– Тогда уж, – запинаясь, погадал Седой, – Аргентума бы надо?.. Что-то я его не вижу… И – комплект.

– Серебряного не хватает, – кивнул, соглашаясь, Порохов. – Верно, пацаны. Я собрал тех, кто со мной за цацками ходил. Почти всех. Окромя одного. А Жорика зачем в наши прошлые тайны посвящать? Ему забот нынешних хватает.

– Все-таки банк будем брать? – засветился лицом Седой. – Осилим?

– Мы в банк не полезем, – Порохов, хмыкнув, поморщился. – Как у тебя все легко, Седой! За это верный вышак[51] дадут. Или охрана пристрелит. Хрен редьки не слаще.

Тимоня не сводил с командира влюбленных глаз.

– Сколько раз я вас на дело водил? – Порохов обвел всех настороженным взглядом. – И без осечек. Верно? Без потерь.

– Верно, чего там. Правильно говоришь, Порох, – закивали за столом.

– Так что в банк нам лезть ни к чему. Мы свои гроши тихо возьмем. Как прежде. Без крови. Вы знаете мои правила, я смерти не люблю. Вас я собрал по другому поводу. Догадались уже, наверное? Или плутаете в потемках?

– Говори, Порох! – привстал, напрягся Седой. – Не мотай нервы.

– Неужели никто из вас так и ни о чем не задумался?

Но этот вопрос вожака озабоченности на лицах его товарищей не вызвал.

– Весь бимб[52], все рыжье[53], что взяли мы на прихват, цацки разные, которые с баб галстуков[54] надергали и вспороли медведя[55], Арону старому пропулить не удалось. Говорил я вам об этом прошлый раз.

– Это что же? Гнилую восьмерку[56] подставил Аргентум? Поэтому и сам не заявился? – подпрыгнул, сжав кулаки, шустрый Хабиба.

За ним вскочил с места и Седой.

– Тихо! – рявкнул Порохов и ударил кулаком по столу так, что лампа едва не свалилась; бросился Тимоня, уберег, схватив обеими руками, поднял над столом.

– Не о том речь. – Порохов понизил голос, дождался, пока Седой и Хабиба утихомирятся. – Аргентума я не позвал. А в Ароне не сомневаюсь. Пока жив он был, встречался я с ним.

– А теперь что? Кто его убил, Эд? А племянника? – Тимоня так и застыл с лампой в руках, выкатив глаза на командира.

– Не встревай, Тимоня! Сиди тихо, рыжий! – зашикали на адъютанта со всех сторон.

– Знаете, каких лавов[57] наше рыжье стоит! – Порохов обвел братву впечатлительным взглядом.

– Не тяни, Порох! Что за дела?

– Тысячи косых, и тех не хватит! Вот каких галстуков мы накрыли!

– С них не убудет! Это же хорошо, Эд! – повеселились за столом.

– Хорошо-то хорошо. Да нам никакого навара. Не нашлось купцов взять наше рыжье. Арон и так и сяк бился, а жлобы не пошевелились. Может, и есть на дне, да опасаются. Засветиться не желают.

– Мурмулеток[58] нет! – зашелся в ядовитом смехе Седой, толкнув в бок локтем Хабибу. – Век не поверю!

Хабиба и Рубик тоже вылупили глаза на вожака, толстяк даже семечки грызть перестал.

– Давай в Армению сгоняю, дорогой! – вытянул Рубик руку к Порохову. – Своей мамой клянусь! Дня мне достаточно, привезу акча[59] сколько скажешь. Все наше рыжье возьмут. В Ереване любят его больше жизни…

– Сиди, дундук! – оборвал его Порохов, наградив злым взглядом. – Ездил ты уже один раз! В Баку. Накрыл нас с икрой. Я в том деле еще точку не поставил.

И Рубик обмяк, прижался к столу, про семечки забыл.

– Вот! – Порохов распахнул ворот рубахи, вытащил с груди золотой знакомый всем крест на цепочке. – Я вам уже его показывал. Думаете, я его красоваться таскаю?

Все подавленно молчали, но на крест поглядывали с завистью.

– Деть некуда, – Порохов запахнул рубаху. – И все рыжье наше мертвым грузом лежит. Не сбыть нам его в этом паршивом городе, а может, и в стране этой.

– За бугор бы! – выпалил в запале Тимоня. – Там капиталисты чертовы с руками и ногами оторвут.

Порохов с удивлением уставился на мальчишку, не веря своим ушам, покачал головой, посерьезнел, задумался; глядя на него, примолкли остальные, ожидая, лишь повизгивал еще Седой.

– Вот, – Порохов ткнул в Тимоню пальцем. – Устами младенца глаголет истина. А? Вот о чем я хотел вам сказать. А этот шкет меня опередил. Только там, братва, за бугром! – твердо сказал Порохов, подмигнув Хабибе. – Там мы весь товар сбросим! Риск есть. Но здесь нас быстрее схватят! И уж жалости не жди! К стенке поставить могут.

– За что к стенке? – рванулся из-за стола Седой к Порохову. – Мы никого не тронули, когда штопарили[60]. Сами отдавали. Аргентум с Рубоном зимой мента замочили. Морду набили да пушку слямзили. Но они вдвоем были. Вот пусть и чалятся за свое! А мы при чем?

– Я рукой мента не касался! – задрал голову Рубик. – Это все сумасшедший! Это Аргентум, гад! И пушку он забрал. До сих пор у него.

– Вот за мента, да пушку и влепят вышак! – жестко выпалил Порохов. – А за вас, козлов, нам достанется!

– При чем здесь мы? – подал голос и Тимоня. – Каждый за себя!

– Нет, братва! – перекрикнул всех Порохов. – Отвечать придется всем. В разной мере, конечно. Митрополит[61] решит.

– Кто? – не понял и присел от испуга Тимоня.

– Судья, – сплюнул ему под ноги Седой. – Только я за бурдняка этого, – он повернулся к Рубику и смерил его презрительным взглядом, – тащить весь воз не собираюсь. А за Аргентума, поганца, тем более.