Прокурор Никола

До последнего она держалась. Придумывала закавыки и всевозможные хитрости, чтобы не пустить его в дом. Уже и петергофы все объездили, и эрмитажи обходили, только со стен Кронштадта удочек не закидывали. Дошла очередь до церквей и храмов, а значит, ему скоро уезжать. И ее будто подменили! Куда делся неприступный вид? Эллочка выкинула белый флаг…

Засвистел тормозами за спиной автомобиль, высунулся было из окна едва не по пояс разгневанный водила, в возмущении размахивая рукой, но узрел застывшего в апофеозе чувств майора с непокрытой головой, нырнул назад и, выруливая, лишь чертыхнулся про себя. Курасов зашел в кафе. Взял чашку жидкого шоколада, стакан сока. Огляделся. Никого. Он примостился у окна. Вспомнил опять ту ночь.

…Его засквозило холодком таинства чужого жилья, когда они поднялись лифтом на третий этаж в ее квартиру. Он осторожно осматривался, озирался, словно первобытный дикарь в пещере неведомого, более могучего, нежели он, зверя. Роскошество поражало и угнетало. Он хорохорился, не поддавался. Спросить о родителях? Зачем? И так видно. Из высшего эшелона. Ему ни за что не дотянуться. Ну и ладно об этом. Тепло шло от Эллочки и ее рук. Этого достаточно. Ради этого он здесь. Не с родственниками же знакомиться приперся!

– Родители на даче. С ночевкой, – шепнула она ему. – Ты проходи, располагайся. Я стол накрою.

– Зачем? – обняв, обволок он ее всю, податливую и дурманящую, и потерял над собой контроль; месяц женщины не чувствовал по-настоящему, все охи, вздохи да поцелуйчики на лету.

И они упали на то, что было ближе…

Уже стемнело за легкими занавесками, когда они очнулись и, будто заново родившись, вглядывались друг в друга, не узнавая. Она лежала на его груди, всверливаясь в душу своими зелеными кошачьими глазами, и улыбалась через силу, кривя губы. Мгновение – и она заревет, будто испугавшись до смерти того, чего тайком желала и дождалась.

– Красиво у тебя, – отвел он глаза в сторону.

Он не любил разговоров о серьезном, о будущем, о вечном. Она, видимо, поняв, откинулась на спину, закрылась, как жемчужина в скорлупе, затаилась. Под утро он ушел…

Курасов отхлебнул из стакана сок наполовину. Внутри посвежело. Он достал фляжку с коньяком, плеснул, что оставалось, в стакан, размешал трубочкой и выпил всю смесь одним разом. Так приятнее и полезнее. Достал сигарету.

Эллочка – мечта, а не женщина. Сколько обаяния! Жаль, одну ночку ему подарила. Прощальную. Серега рассказывал про свою с восторгом. Размахивал руками от избытка чувств. Слюной брызгал. Дергал и его, – как? Курасов молчал. О таком разве можно? Ни врать, ни мечтать он не любил.

На перроне было весело, шумно и беззаботно. Уезжал в этот день не один Курасов. Собрались провожать многие, даже незнакомые. Были женщины, но грусти почти никакой. Сбились в кучу, кричали тосты, целовались между собой, не разглядывая лиц, прощались, чертя номера телефонов на пачках сигарет, на спичечных коробках, а Серега подставлял ладонь, где красовались уже несколько строчек с набором цифр. Эллочка выделялась среди всех. Совсем пьяный подполковник из Калуги, рыжий и настырный, приударил за ней, забыв про свою, голосистую и тоже блудливую. Оставшись одна, та прижалась к Курасову, запустила тонкую руку в его разметавшиеся кудри и периодически запевала один и тот же куплет:

Сиреневый туман
Над нами проплывает.
Над тамбуром горит
Полночная звезда.
Кондуктор не спешит,
Кондуктор понимает,
Что с девушкою я
Прощаюсь навсегда…

Курасов ей не мешал, он и сам не прочь был запеть, но, во-первых, не знал слов, во-вторых, с детства не имел музыкального слуха и боялся все испортить. У брошенной подполковником блондинки все-таки что-то получалось.

Пришел в себя Курасов в купе, проснувшись к вечеру. Глянул, напротив – на полке, отвернувшись к стенке, похрапывал лысоватый толстяк в майке и спортивных штанах. На столике недопитая бутылка минералки, газетка, яблоко. Его фляжка. Он взболтнул ею в воздухе – пусто.

В ресторане пожевал что-то невразумительное, невкусное, заказал сто пятьдесят водки. Хватит на сегодня. Опрокинул в себя без чувств и вкуса, как воду. Больше для сна. И отправился назад по расшатанным повизгивающим вагонам. Не дойдя до своего купе, остановился. Что это? Дорогу ему преграждала женщина. Но удивительно другое. Это была знакомая женщина. Или привиделось?

В бархатном вишневом халате до пола. Грациозные спина и бедра. В руках книжка. Он подошел ближе. Прикоснулся, извиняясь. Она обернулась. Мила!

– Какая встреча! – удивилась и воскликнула она. – Откуда, Николай Егорыч?

– Чудом! – не удержался от восторга и он. – Из Питера! С курсов!

– Прекрасная неожиданность!

– Обучался вот…