Пролетая над гнездом кукушки

Он заключает три пари, берет свой кусочек масла, кладет на нож и щелчком посылает его в полет. Масло попадает в стену в добрых шести дюймах слева от часов, и все над ним подшучивают, пока он расплачивается за проигрыш. Они все еще подкалывают его насчет того, хотел ли он сказать Меткий Глаз или Ветхий Глаз, когда черные парни, обслужив Овощей, возвращаются в столовую. Тут каждый утыкается в свою тарелку и затихает. Черные ребята чувствуют, что что-то витает в воздухе, но не могут взять в толк что. И наверное, никто бы так ничего и не узнал, если бы старый полковник Маттерсон не глазел вокруг, но он все видел, и что-то заставило его указать на этот кусок масла и пуститься в рассуждения, объясняя нам всем своим терпеливым, громким голосом — так, словно то, что он говорил, имело какой-то смысл.

— Мас-ло… это — рес-пуб-ли-канская партия…

Черный парень смотрит, куда указывает полковник, и масло еще там, оно сползает по стене, словно желтая улитка. Он смотрит на него, но не говорит ни слова, даже не побеспокоился, чтобы оглядеться и узнать, кто мог его туда забросить.

Макмерфи что-то шепчет и подталкивает локтем Острых, сидящих рядом с ним. Через минуту все они кивают, и он выкладывает на стол три доллара и откидывается на спинку стула. Все поворачиваются в одну сторону и смотрят, как масло сползает по стене, вздрагивая, замедляя ход, делая рывок вперед и оставляя за собой сияющий след на краске. Никто не говорит ни слова. Они смотрят на масло, потом на часы, а потом снова на масло. Теперь стрелки на часах задвигались.

Масло падает на пол примерно за полминуты до семи тридцати, а значит, Макмерфи отыграл назад все деньги.

Черный парень очнулся и отводит взгляд от грязной полосы на стене и говорит, что мы можем идти, и Макмерфи выходит из столовой, запихивая деньги в карман. Он обнимает за плечи черного парня и наполовину ведет, наполовину тащит его через коридор в дневную комнату.

— День только начался, Сэм, старина, а я уже едва не обанкротился. Придется подсуетиться, чтобы наверстать упущенное. Как насчет того, чтобы открыть колоду карт, которую ты надежно запер в этом шкафчике, и посмотрим, смогу ли я перекричать этот громкоговоритель.

Он проводит большую часть утра за азартной игрой, стараясь наверстать упущенное. На этот раз они играют не на сигареты, а на долговые расписки. Он два или три раза передвигает карточный стол в надежде оказаться подальше от громкоговорителя: он действует ему на нервы. Наконец он отправляется к сестринскому посту и стучит в стекло, пока Большая Сестра не поворачивается на своем стуле и не открывает дверь. И тогда он спрашивает ее, нельзя ли на некоторое время прекратить этот дьявольский шум. Сейчас она спокойней, чем обычно, она снова сидит на своем стуле за стеклянным окном; и больше нет этого варвара, который бегает по отделению полуголым, чтобы вывести ее из равновесия. Улыбка решительна и тверда. Она прикрывает глаза, качает головой и очень вежливо отвечает Макмерфи: «Нет».

— Но разве вы не можете хотя бы убавить громкость? Не похоже, чтобы весь штат Орегон нуждался в том, чтобы слушать пьесу Лоуренса Уилка «Чай вдвоем» по три раза в течение часа, и так — целый день! Если бы эта музыка была понежней и потише, чтобы расслышать, как игрок за столом напротив меня делает свои ставки, я мог бы продолжать покер…

— Вам же уже сказали, мистер Макмерфи, что игра на деньги противоречит правилам отделения.

— Ну хорошо, тогда сделайте ее тихой, чтобы мы могли играть на спички, на пуговицы — только сделайте эту чертову штуку потише!

— Мистер Макмерфи, — она ждет, чтобы ее спокойный тон школьной учительницы впитался прежде, чем она продолжит; она знает, что каждый Острый в отделении слушает их разговор, — не хотите ли знать, что я думаю? Я думаю, что вы — очень эгоистичны. Разве вы не заметили, что, кроме вас самого, в этой больнице есть еще и другие? Здесь есть старики, которые вообще не услышат, если оно будет играть тише, старые люди, которые просто не в состоянии читать или собирать головоломки, или играть в карты, чтобы выигрывать у других сигареты. Для пожилых людей, таких, как Маттерсон и Киттлинг, эта музыка — единственное, что у них осталось. И вы хотите отнять у них это. Мы с радостью выслушиваем предложения или просьбы и всякий раз, когда возможно, стараемся их исполнить, но, я думаю, вам следовало бы спросить других, прежде чем обращаться с просьбой.

Он поворачивается и смотрит на Хроников, и понимает, что она говорит дело. Он стаскивает с головы кепку, запускает руку в волосы и снова поворачивается к ней. Он, так же как и Большая Сестра, знает, что Острые ловят каждое их слово.

— Ну хорошо — я об этом как-то не подумал.

— Я так и поняла.

Он теребит свои рыжие волосы, выбивающиеся из-под зеленой пижамы, затем говорит: