Пролетарское воображение. Личность, модерность, сакральное в России, 1910–1925

Идеологи марксизма в России, как и в других странах, пытались разрешить эти противоречия с помощью диалектики, рассматривая прогресс как часть исторического процесса и оправдывая высокую цену, которую приходится платить за него, тем, что в результате исторического развития все ужасы современной жизни логично приведут к счастливому будущему. Часто при этом современный промышленный город как место динамичного развития, научного просвещения и социальной борьбы противопоставлялся темной, скованной традициями, пассивной деревне. Для нашего исследования наиболее существенно то, что подобный взгляд на современный город мыслился как «пролетарский». Пролетариат, как уникальный продукт современной индустриальной цивилизации и эмбрион социалистического будущего, считался классом, наиболее подготовленным для того, чтобы понять современную городскую жизнь во всем ее многообразии. «Сознательные пролетарии» по определению, как ни одна другая общность до них, были приспособлены к тому, чтобы постичь позитивное значение города, почувствовать себя как дома в современном ландшафте улиц, фабрик, машин, городских потоков и социальных конфликтов. Писателям-рабочим как творческим выразителям подобного, социально и идеологически обусловленного, классового мировоззрения полагалось питать особенно сильное и искреннее пристрастие к энергичной индустриальной среде города, испытывать симпатию к мегаполису, так как он источник власти и знаний, пространство борьбы и надежды, а также понимать диалектико-исторический смысл противоречий современной жизни. Как уверенно заявил в 1914 году один из критиков-марксистов в рецензии на «Первый сборник пролетарских писателей», «пролетарские поэты ясно видят и сознают, что современный город – арена борьбы, кипучий центр скоплений освободительных армий, борющихся за новый мир»[282]. Внутри же урбанистического пространства сознательным пролетариям, и прежде всего рабочим писателям, полагалось понимать и любить самые современные элементы городского ландшафта: фабрики и машины. Считалось, что рабочие писатели, проникшись историческим оптимизмом пролетарского мировоззрения, не могут не питать великой любви к фабрикам и машинам. А любой гнев рабочих писателей по поводу современной промышленности имеет мишенью отнюдь не фабрики и машины: «Этот гнев направлен не против фабрики, машин, а против всего старого общественного уклада. Сама фабрика порой пролетарию кажется даже близкой и родной», как говорил литературный критик – большевик в сборнике произведений пролетарских писателей [Фриче 1919: 88; Львов-Рогачевский 1914: iii-iv; Клейнборт 1913е: 175–176; Клейнборт 1913f: 167][283]. Утверждалось, что «сознательные» пролетарии понимают, «что в вихре и шуме вертящихся колес зарождается новая жизнь, новые думы, рать сильных борцов за светлую долю» [Полянский 1918а: 5].

Современный город действительно завораживал рабочих писателей, но немногим из них удавалось твердо придерживаться столь ясного и однозначного отношения, как предписывали ученые марксисты. Мало кому удавались – если вообще удавались – успешные попытки почувствовать себя в городе. Рабочие писатели соглашались с доводами об историческом и эстетическом значении современной городской жизни, но все равно даже самые сознательные из них воспринимали город и завод как чуждые и подчас зловещие. Частично проблема заключалась в противоречивости марксистских взглядов на модерность. Марксисты, с одной стороны, признавали жестокость урбанизированной индустриальной реальности, с ее эксплуатацией, разочарованием, декадансом, мучительной дисгармонией, а с другой стороны, воспевали ее динамизм, энергию, производительную мощь, эмансипацию. Весьма важно, что свою радикальную критику современного индустриального общества они облекали в диалектическую форму, обещая в теории качественный переход: жестокость капиталистической реальности неизбежно приведет в силу заключенных в ней противоречий к появлению общества, в котором все человеческие существа будут жить, достигая максимального развития своих способностей и максимального удовольствия. Этот парадокс сформулировал Маршалл Берман, сказав, что Маркс надеялся «излечить раны, нанесенные современностью, именно с помощью более глубокой и сильной современности» [Берман 2020: XX]. Марксизм пронизан этим парадоксом, который не всем удавалось благополучно разрешить, и менее всего городским рабочим, для которых тяготы современной жизни были ежедневным опытом, данным в непосредственных ощущениях.