Пролетарское воображение. Личность, модерность, сакральное в России, 1910–1925

Рабочие писатели, однако, не ограничивались тем, что рассматривали город как зону социального неравенства и эксплуатации. Они полагали, что город причиняет не только социальный ущерб, который можно устранить путем реформ или революции, но ущерб эстетический и моральный, что неустранимо, потому что свойственно самой природе современного города. В топографическом и визуальном пространстве города запечатлелся присущий ему дух отчуждения. Город представал как место, где мало света, горизонт ограничен. Многие рабочие писатели сравнивали городские улицы с каменными коридорами, которые не пропускают тепло и свет солнца, городские дома называли «высокими, холодными, сумрачными» или «слепыми многоокими коробками», а «серый каменный подвал», в котором живут рабочие, «тюрьмой» [М. Т-ц 1912: 2; Ганьшин 1913b: 6; Бибик 1913; Зайцев 1911с: 2]. В рассказе Михаила Артамонова, который появился в журнале Петербургского союза металлистов, рабочий-металлист испытывает мучительное чувство зажатости среди высоких городских стен, из-за которых ничего не видно. Проведя день на заводе, он возвращается в свое жилье, где одно-единственное «окно выходит не на поле, не на волжские просторы, а в кирпичную стену упирается [Артамонов 1914а: 4][288]. Точно также Петр Зайцев, поминая умершего товарища в стихотворении, которое называется «На могиле К. А. Молчанова», обвиняет город в том, что тот буквально задушил «рабочего и мужика»: «Помер в неволе. / Душный город тебя доконал» [Зайцев 1911Ь: 3]. Даже быстрый рост городов казался пугающим: «Москва растет, но растет не как сказочный богатырь, а как страшное чудовище» [М. Т-ц 1912: 2].

Город, разумеется, оценивался не только как физическое пространство, но и пространство для человека. Говорили, что тут «скучно», что тут властвует «бездушно-барственная толпа» [Ганьшин 1913b: 6][289]^[290]. Город полон «людской вражды» (даже среди бедняков, которые скитаются из города в город в поисках работы), «жестокости» по отношению друг к другу, даже между рабочими, в нем разъединенные люди страдают от одиночества [Зайцев 1911с: 2; Дикий 1909: 3; Гордеев 1914: 40–50]. Душа города также холодна, как его облик: «Весь город построен из камня, и люди в нем живут такие же холодные, гладко обтесанные, как камни, из которых сложены дома» [Кашкарев 1915: 5]. Даже Владимир Кириллов, который во время революции 1917 года как политический активист опубликовался в большевистской антологии «Под знаменем правды: Первый сборник Общества пролетарских искусств», писал о ледяном ужасе, который внушает город, в частности по вечерам: «Тенью зловеще-угрюмой / в город закралась тревога, / смолкли бродящие шумы, / в улицах мрачно и строго» [Кириллов 1917а: 15–16]^п. Холод и взаимная отчужденность – наиболее повторяющиеся характеристики городской жизни, применяемые к рабочим и беднякам, равно как и к другим классам, и которые вступают в противоречие с марксистским идеалом города, где пролетариат якобы объединяется для совместного познания, сопереживания, дружного движения к общей цели.

Город рассматривался как враждебный человеку и с моральной точки зрения. У рабочих, критиковавших современный городской уклад, преобладало осуждение всепроникающего развращающего влияния города. В многочисленных статьях, рассказах и стихах писатели-рабочие разоблачали грубую «пошлость», «распущенность» и «разврат». Иван Кубиков неоднократно предостерегал рабочих от «трактирной цивилизации» крупных городов, с ее «шато-кабаками, оперетками открытых сцен, кинематографами, портерными, граммофонами и т. д.», от вульгарной коммерческой культуры современного города [Кубиков 1909е: 5; Кубиков 1909d: 2–6]. Народник М. Логинов (псевдоним – Тихоплесец) также предупреждал об опасностях декадентского «эпикурейства» городского общества и «распущенности», распространенной даже среди детей городской бедноты [Тихоплесец 1912а: 5–6; Логинов 1910b: 2]. Другие авторы клеймили порнографию как «дрянь и заразу», а коммерческие газеты – за обилие историй о проституции, борделях и пьянстве: «скандал за скандалом на почве пьянства, “райских ночей” и прочей мерзости» [Волков 1912: 12–14][291]. В поэзии и прозе писатели-рабочие (в том числе социальные демократы, публиковавшиеся в изданиях, связанных с марксистами) точно так же осуждали «пошлости дней города» и угрозы для нравственности, которые таятся в городе: «растет довольный, пошлый смех, / бульвар с змеиной головою / зовет тебя на страшный грех» [Ганьшин 1913с; Герасимов 1967: 285][292].