Пролетарское воображение. Личность, модерность, сакральное в России, 1910–1925

Творческое воображение писателей из народа в России накануне Первой мировой войны и революции было проникнуто религиозностью. Даже рабочие писатели, усвоившие атеистическую идеологию марксизма, – и, пожалуй, они в особенности, – видели в сакральных символах способ говорить о наиболее важных вопросах: о смысле страдания, об устройстве и цели человеческого существования, о ходе истории, о нравственных ценностях. Дискурс сакрального выполнял одновременно интерпретационную, моральную и эмоциональную функции. Для нас, исследующих опыт людей прошлого, когда только тексты могут ответить на наши вопросы, эта тема является самой неуловимой из всех рассмотренных здесь. Она же является одной из важнейших, если мы хотим проникнуть в глубину мыслей и идей. Темы народной религии, духовных исканий и богоискательства в позднеимперской России, хотя и не являются предметом исследования, тоже будут затронуты, поскольку они составляют содержательный контекст, влиявший на религиозный язык и воображение рабочих писателей, которые мы обнаруживаем в их произведениях. Однако в большинстве случаев этот всепроникающий народно-религиозный нарратив не имеет отношения к религии в строгом смысле. Хотя большинство рабочих писателей было воспитано в христианской вере, религиозный язык они использовали не для выражения христианских идей как таковых. Эти авторы часто наполняли свои произведения христианскими и другими сакральными терминами, образами и нарративами, используя их не только и не столько в прямом значении, связанном с исповеданием христианской веры, от которой многие формально отказались, а в метафорическом и символическом значении – чтобы с помощью языка сакрального, несущего дух тайны, трепета и благоговения, говорить о различных профанных предметах: от повседневного быта до социальных преобразований. Но и этот язык был более чем метафоричен. Сакральные символы и метафоры обладают особой способностью обозначать наиболее глубокие, таинственные и священные смысловые структуры мира и выражать невыразимое со всей его сложностью и парадоксальностью [Eliade 1959; Geertz 1973с]. Сакральные символы – как и сама религия во многих случаях – не только оформляют теологию или этику, но и служат способом говорить о том, что выходит за узкие границы самоочевидного и рационального, передать фундаментальное эмоциональное и духовное знание.

Религиозный подъем периода Fin de Siècle

Рассматриваемый здесь народный религиозный нарратив является неотъемлемой частью возрождения интереса к религии, духовности, мистицизму и мифотворчеству, которое наблюдалось в России в последние десятилетия существования старого режима и которое, в свою очередь, являлось частью общеевропейской реакции на рационализм и позитивизм. Поэт Александр Блок в статье «Стихия и культура» в 1908 году писал, что «во всех нас заложено чувство болезни, тревоги, катастрофы, разрыва» и «стихия» эмоций, страха и ярости готова прорваться сквозь «кору» цивилизации, и задавался вопросом: «А уверены ли мы в том, что довольно “отвердела кора” над другой, такой же страшной, не подземной, а земной стихией – стихией народной?» [Блок 1990]. Блок считал религиозное брожение, особенно среди низших сословий, наиболее характерной приметой той эпохи. Действительно, это была эпоха кризиса и интенсивных духовных исканий в жизни России – сложная эпоха, которую часто сводят к определению «религиозное возрождение». Образованные классы увлекались мистическим и религиозным идеализмом, почитали бессознательное и мифологическое, пересказывали апокалиптические пророчества, проявляли большой интерес к теософии, восточным религиям, другим духовным течениям, мистицизму, оккультизму и прочим путям поиска истины в обход разума. Культ стихийного чувства, стремление к преодолению ограничений природы – к «полету», говоря языком того времени, – были характерны для той эпохи наряду с предчувствиями великой катастрофы и грядущего искупления[385].