Пролетарское воображение. Личность, модерность, сакральное в России, 1910–1925

Народные журналы придерживались обобщенной, даже универсалистской, с явным морализаторским оттенком, концепции «народа», в которой отражалось особое или по крайней мере желательное место, предназначенное ему в развивающемся гражданском обществе и его культуре. Когда редакторы характеризовали авторов, которым предоставляли право голоса на своих страницах, они обычно избегали марксистской сосредоточенности на фабрично-заводском пролетариате и предпочитали нео-народнические обозначения, которые применимы ко всем, кто живет своим трудом: трудящиеся, труженики, трудовые слои, трудящийся класс, рабочий народ. Журнал Суриковского кружка «Друг народа», как мы видели, декларировал себя как друг «интеллигентов-народников», а также крестьян, рабочих, учителей, продавцов и «всех, кто сочувствует рождению интеллигенции из народа»[72]. Классовая борьба отвергалась иногда вполне открыто, как в редакторской статье из первого номера «Родных вестей», которая в 1910 году провозглашала: «В журнале не будет крика, не будет дерзких выступлений против того или другого класса»[73]. Подобные заявления отражали неонароднический гуманизм этих группировок, хотя не исключено, что они предназначались для того, чтобы успокоить цензоров. Но, даже воздерживаясь от свойственного марксизму классового подхода, редакторы подобных изданий, как правило, подчеркивали свою социальную и этическую самобытность. «Родные вести», например, извещали «рабочий люд», что с ними будут говорить на его языке, что главное для редакции – не писательское мастерство авторов, а желание, «не стесняясь формой изложения и почерком», предоставить слово тем, кто «обойден судьбой, кого тяготят неправда и зло»[74]. Другие народные журналы также декларировали, что их долг – предоставить простым русским людям возможность «воспевать горе и радость» народа, обеспечить их трибуной, с которой «прошедшие тяжелую школу трудовой жизни» смогут поднять голос ради «чисто народных интересов и в защиту попранных прав всех «униженных и оскорбленных», рассказать, как живется городской бедноте (во многих газетах имелся раздел для писем от фабричных рабочих), познакомить читателей с поэтами и писателями, которые, не имея образования, наделенные только «божьим даром», «воспевают горе и радость» простых людей, а также способствовать самообразованию и «духовному саморазвитию»[75].

Движение «Пролетарская культура»

После падения монархии и прихода к власти большевиков перед рабочей интеллигенцией открылись гораздо более широкие перспективы для личного и социального роста, по крайней мере перед той ее частью, которая с готовностью приняла руководящую роль большевиков в революции. В сфере культурной политики большевики приступили к преобразованию общества путем массированного, хотя подчас непродуманного и противоречивого внедрения и стимулирования пролетарской культуры и народного творчества. Пролетариат со своей стороны также проявлял немалую инициативу. Практически сразу после падения монархии в феврале 1917 года, во время Гражданской войны и в первой половине 1920-х годов наблюдался рост числа организаций, принимавших в свои ряды пролетарских писателей и других рабочих интеллигентов, а также числа печатных изданий, заинтересованных в публикации их произведений. Центральное место в этом движении занимал Пролеткульт, который, как показала Л. Малли, являлся не столько централизованной общегосударственной организацией, сколько открытым дискуссионным форумом, где могли сосуществовать различные индивиды и группировки, сообща продвигая культуру среди рабочих и силами рабочих, даже если их точки зрения на то, что такое культура, не всегда совпадали [Maliy 1990].