Пролетарское воображение. Личность, модерность, сакральное в России, 1910–1925

Однако нельзя недооценивать и роль класса в этом дискурсе. Рабочим-активистам удавалось осмыслить собственную жизнь и жизнь товарищей, дать публичное описание переживаниям, обидам, мечтам, они использовали различные понятия, метафоры и образы, которые сумели усвоить, включая этическую концепцию человеческой личности. Парадоксальным образом универсальный идеал индивидуальной личности, пропущенный через призму их собственной жизни и жизни других рабочих, способствовал также формированию классовой идентичности и обязывал к действиям во имя класса. Обостренное самосознание и чувство собственного достоинства побуждали рабочих глубже ощущать классовое угнетение. В самом деле, познание личности может играть важную роль в познании класса. Для обретения классового сознания рабочим не требовалось, чтобы им кто-то рассказывал об их бедности и эксплуатации. Все это они и так знали. Все, что рабочим требовалось, как Жак Рансьер выразился по поводу Франции XIX века, это «знание себя», открытие себя как «существа, предназначенного не только для эксплуатации, но и для чего-то сверх того» [Ranciere 1989: 20].

Культура и личность

Моральный гнев, вызванный этими взглядами на личность, не исчерпывался критикой социального неравенства и угнетения – он был направлен против слабой или испорченной личности индивидов. Подобно тому как судьба личности находилась в центре внимания рабочих писателей, когда они критиковали современное общество, судьба личности волновала их больше всего и тогда, когда они предлагали решения, чтобы положить конец страданиям народа. Культурная критика выходила за рамки рассуждений о социальном неравенстве и даже за победы над капитализмом. Она выходила и за рамки представления об унижении личности рабочего «обществом», доходя до признания того, что рабочие сами не способны видеть, уважать и культивировать в себе личность и автономную волю. Центральное место в этой проблематике занимала культура как путь к открытию в себе личности и взращивания ее воли.

Подобно многим образованным русским людям того времени, рабочие авторы были одержимы идеей культуры как общечеловеческого нравственного идеала и высшей цели. Касательно того, что входит в понятие культуры, существовало практически полное единодушие: культурный релятивизм был чужд их мышлению, а нарушение культурных норм вызывало горячий протест. О том, какое содержание они вкладывали в понятие «культура», можно судить по тем явлениям, которые возмущали их как посягательство на культуру. Негодование вызывало многое: «кретинизм» бульварной прессы, помешанной на скандалах, преступлениях, изнасилованиях, убийствах и самоубийствах; пошлая бессмысленность кинематографа; растущая популярность скачек, автогонок и других развлечений; современное «эпикурейство» богатых, напоминающее времена Древнего Рима, «сытая, извращенная и развращенная» элита которого низвела идеалы природы и красоты до «животного и телесного» уровня; распространение «порнографической» литературы; «половое хулиганство» массовой литературы, которая проповедовала сексуальную невоздержанность как способ самовыражения и удовольствия[152].

Хотя в этой критике нарушений норм общепринятой морали и культурных устоев слышатся отголоски викторианского идеала «респектабельности», главенствующую роль тут играло представление о внутреннем содержании личности. Как и в случае других проявлений риторики респектабельности, на кону стояло не поверхностное усвоение внешних манер, а развитие того, что можно назвать культурной личностью, – созревание внутреннего «я» в процессе усвоения высоких культурных ценностей. Потакание своим прихотям и слабостям, погоня за развлечениями осуждались как ложные ценности. Подобно многим образованным либералам и радикальным критикам общества, большинство писателей из народа осуждали себялюбие, эгоизм, потворство своим слабостям, которые наблюдались в повседневной жизни, а также в части произведений современной литературы. Их идеалом являлось человеческое существо, во всем превосходящее заурядную личность. Михаил Сивачев, например, открыто вдохновлялся идеями Ницше – в первых же строках своего сочинения «На суд читателя» он цитирует учение Ницше о сверхчеловеке и преодолении себя и осуждает чистое, образованное общество, где царит индивидуализм с фальшивым и упадническим культом личности. В этом духе Сивачев критикует распространенное стремление к удовлетворению «индивидуальных желаний и потребностей», которое привело общество, вместо подлинного самопознания, способного поднять человека до уровня «настоящего человека», только к «атрофии души человека». Для Сивачева суть современной жизни заключается в следующем: