Пролог

перестали его удерживать, и он тяжело плюхнулся на почву, сжимая в кулаке кусок

сдобной булки и кровяной колбасы, весь перемазавшись в процессе поедания.

Живот распирало, дышать приходилось маленькими порциями. Влажный воздух с

трудом проталкивался в сузившееся горло, оцарапанное кусками полупрожеванной

пищи. Голова от нехватки воздуха уже начала кружиться. Но остановиться он не мог.

Кодекс пастыря, предостерегающий от чревоугодия, был забыт, кровь молчала. И

бывший пастырь перестал сдерживаться и начал пихать себе в глотку все, что было в

изобилии на столах.

Дракон сначала скучающе наблюдал за суетной этой беготней, но потом в его глазах

появился интерес. Драконы азартны, и этому златоглазому перестало быть все равно,

заинтересовался, чем же вся эта беготня и поедание закончится.

- Ну, ты, батенька, удивил! Ни разу не видал я, чтобы смертные столько сожрать

29

Е.П.Булучевская Книга 1. Мир Меняющие.

могли, ты и по-драконьим меркам едок тот еще.

Человек, которого этим словом назвать уже было трудно – раздувшийся от еды, с

лоснящимися щеками, едва моргающий глазами, тяжело вбирающий в себя воздух

маленькими порциями, с недоумением воззрился на говорящего.

Дракон продолжил:

- Ну что ты на меня смотришь пуговками своими? Заплыли мозги жиром? Вот кабы

ты перекусил культурненько, да беседу светскую поддержал, вот тогда ты и был бы

герой. И драконом бы стал первостепенным. А ты своим обжорством сам же все себе

и испортил. Вот за это, ты, батенька и поплатишься…Проверку- то ты как раз и

прошел – на обжорство проверку. Ушки твои, жирненькие, сейчас обчикаем, они

тебе более не нужны, другие – драконьи, может быть, вырастут. Не жаль мне того,

сколько ты извел, а не положено так, чтобы жить ради того, чтобы жрать, как тварь

последняя. Хотя, я, наверное, тварей этим обижу, если сравню тебя с ними. Понятно

я изъясняюсь, батенька? Нет тебе ни покоя, ни прощения за твое чревоугодие.

И уставился, подлец, своими немигающими глазюками на ошалевшего Варелу,

который так и замер, сидя на мягких своих телесах, со свистом втягивая воздух:

-Ты же меня сам потчевал?! - бывшему пастырю только и оставалось – пытаться

выдержать этот взгляд, придавливающий и прожигающий насквозь.

Теперь, глядя в драконьи глазищи, начал Варела чувствовать, что смерть пришла.

Там, где были только что его родные, всю жизнь бывшие с ним, мяконькие

тепленькие ушки, зияли кровавые дыры, из которых заструилась медленно

стекающая алая жидкость. Почувствовал, как съеденное за всю жизнь выходит,

выдавливается из увеличивающихся пор на коже, скапливается и окутывает его

кости плотной, горячей массой. Почувствовал, как надуваются все его внутренности,

как увеличивается голова, как становятся мягкими кости, раздувается изнутри кожа,

растягивается во все стороны сразу с мучительной болью. Такая родная, своя, пусть

и жиденькая, кровушка начала закипать, ее не хватало, и она бежала все быстрее и

быстрее, вытекая оттуда, где раньше были уши.

- Человечек, мучаешься? - Дракон смотрел, любуясь, на казнимого. – Так на тебя

сейчас приятно взглянуть, ты себе не представляешь. Проси теперь господина

нашего, чтобы он принял твою клятву, повторяй за мной: «Жизнь за тебя, отец зла,

30

Е.П.Булучевская Книга 1. Мир Меняющие.

жизнь мою за тебя!»

Взмолился бывший монах о милосердии, молил о быстрой смерти – равнодушный

взгляд лишь в ответ, закричал тогда в последней надежде:

- Жизнь за тебя, отец зла, жизнь мою за тебя, темнобородый!

Изменения, происходившие с ним, стали необратимы и страшны. Надувание и

увеличение достигло таких размеров, что кожа не выдержала и начала лопаться, то

там, то сям, пропуская кровавые ручейки. Стремительно выросшие, причиняя тем

самым адские боли, бедренные кости вылезли наружу и изумленно торчали в разные

стороны, блистая неизведанной белизной. За бедренными костями начали с

невообразимой скоростью оголяться и другие кости. Ослепительно мерцая белизной,

скапывающая с них кровь еще дымилась и собиралась в лужицы, такие яркие на

зеленой влажной травке. Полопавшаяся кожа с тихим шелестом упала на кровавые

лужи и улеглась мягкими складками рядом со своим хозяином, который от

невиданных мук мог только вращать выпученными до предела глазами. Он был в

полном сознании, даже ужасная боль не затуманила разум ни на миг. Это был

проклятый Хронов дар – чувствовать все до самого конца, до полного превращения.

То, что совсем недавно было монахом Иезекилем, начало растягиваться и

увеличиваться. Вот оно начало покидать кости, лишь только на лице еще остались

кожа и мышцы, которые постоянно подергивались судорогами боли, искажая до

неузнаваемости. Отделившись от костей, алое с белоснежными жировыми

прослойками, упало на кожу, покрывалом дымящимся окутав то, что недавно было

пухлыми ногами. Трепещущий остов, скрепленный лишь сухожилиями, вдруг был