Пролог после боя

Комбат потемнел лицом, еще больше насупил брови, и мне видно, что только звание да молодость, так мешавшая ему при должности, не дают капитану расслабиться и по-человечески поскорбеть вместе с солдатами.

— Встать! — жестко скомандовал капитан.

Спавшие солдаты торопливо повскакивали, привычно хватая сначала оружие.

— Всем к башне! — приказал комбат. — Флаг победы поднимать!

За голыми деревьями виделось озеро и на берегу зубчатая краснокирпичная башня форта «Der Dohna». Там уже собирались солдаты, готовые и победному салюту.

Сквозь марево лет напряженно смотрю я на них, и щемит сердце — живы ли остались? Ведь в то апрельское утро война не была еще окончена.

Кто они? Откуда есть-пошли?

Кто тот зелененький солдатик, кто ухарь ефрейтор, кто он — потерявший друга старшина, кто тот юный и строгий комбат?

Может быть, с одним из них гонял я в детстве колхозных лошадей в ночное и просыпался от кулацкого выстрела в глухом предутрии? Может, с кем-то из них шагал на первомайскую демонстрацию и пел «Взвейтесь кострами…». Может быть, кто-то из них ходил со мною в лютые сибирские морозы на второй год войны в деревню обменивать барахлишко на мешок подмерзлой картошки и мерку ржаной муки? Может, с кем-то из них околачивали мы порог военкомата, чтобы до призыва добровольно уйти на фронт? Может быть, именно с ними ехал я в теплушке через всю Россию на войну?

Мне посчастливилось — остался жив. А они? Ведь в то весеннее утро пал только Кёнигсберг, и до Берлина был еще целый месяц войны!

Бессонными ночами пристально всматриваюсь в тех солдат, стараюсь различить их лица. И чем больше времени проходит с той грозовой поры, тем явственнее проступают они из дымки лет, очищаясь от наносного, лишнего; все лучше, все четче вижу я их; все роднее, все ближе и понятнее становятся они мне.

Все послевоенные годы из туманной синевы, из пороховой гари идут и идут ко мне солдаты, так и не снявшие разбитых кирзовых сапог с натруженных ног. Прихрамывая, не торопясь, появляются они из дальней дали, былинные витязи земли русской с заплечными тощими солдатскими «сидорами» и оружием, готовым к бою. Приходят, курят махорочные цигарки, перематывают сопревшие портянки и смотрят на меня мудро, как люди, познавшие на земле все, даже смерть. Молчаливо спрашивают — смогу ли я рассказать о них правду, одну только правду и ничего, кроме правды. Не собьюсь ли я на ложный пафос, на ненужную романтику; не забуду ли, что, кроме побед, были и тяжкие поражения; не стану ли наводить глянец, прихорашивать их и тем самым вынимать из них суть, лишать живой жизни; не впаду ли я в жалость и не покажу ли их обездоленными горемыками, их, которые не щадили живота своего за землю родную!

Сидят, дымят, перебрасываются между собой негромкими словцами, позвякивают котелками, чистят оружие, смотрят на меня с доброжелательной требовательностью, понимающе ждут, когда найду я силы и уменье рассказать о них, святых и грешных, показать такими, какими были они на самом деле.

И опять напряженно, до боли в висках, всматриваюсь в них, хочу понять, хочу постичь — где истоки их мужества и любви к земле родимой.

Мне кажется — я знаю их, этих парней в серых пробитых шинелях, солдат земли русской, знаю — где, на какой земле взросли они, какой народ поднял их и благословил на подвиг ратный.

Я попытаюсь рассказать о них, которые в несчетный раз поразили мир и заставили его еще раз пристально вглядеться в такую таинственную и непостижимую для всех Россию.

1975 год