Пролог

— Да уверяю же вас, это madame Волгина. — Вы даже не удостаиваете меня ответа? — Если бы вы знали, как очевидно, что вы сошли с ума! — Спросите у нее, если вам неугодно верить мне. — Лидия Васильевна, — сказала она громче, — угадайте, о чем мы говорим?

— О чем, не знаю; о ком, это понятно: обо мне.

— Он вообразил, что вы не можете быть Лидия Васильевна Волгина.

— Почему же не могу?

— Спросите у него сама. Меня он даже не удостаивает спора: так тверд в помешательстве. — Рязанцева, смеясь, пошла рядом с мужем и Мироновым.

— Вы думаете, Нивельзин, что мы сговорились мистифировать вас? — Правда, вы могли видеть, что мы много смеялись после того, как вы перешли в кресла. Вы могли подумать, что они также знают, почему вы перешли в кресла. Но вы ошибаетесь. Вы видите, они вовсе и не воображали, что мой муж был здесь. Значит, они не смотрели в ту сторону и не видели вас там. Они ничего не замечали, Нивельзин.

— Я вовсе не знал, смеялись ли вы и они после того, как я перешел в кресла.

— Ваша правда, — вы, поклонившись им, держали себя очень умно. Зачем давать людям смеяться над собою? — Мне было бы досадно, если бы могли смеяться над вами. — А теперь, Нивельзин, они смеются: держать себя умно, — и вдруг начать фантазировать так, что они видят, вы влюблен, как юноша! — Это совершенно лишнее, Нивельзин, чтобы они смеялись над вами.

— Могут ли они не смеяться, когда вы согласились участвовать в том, чтобы мистифировать меня?

— Вы забываете, Нивельзин, что если Рязанцева дружна с вами, то я еще не была знакома. Это было бы слишком много уступать чужому желанию, если бы я согласилась, чтобы она пользовалась мною для мистификации. Да и могла ли я полагать, что вы не знаете меня в лицо? — Правда, теперь вы заставили меня вспомнить, что вы тогда не заметили поклон моего мужа, — не видели ни его, ни меня, — правда, эта гадкая женщина затворила гостиную, где я сидела, и вы, проходя через зал, опять не могли видеть меня, — но не могли же такие мелочи оставаться у меня в свежей памяти столько времени, — я совершенно не вспоминала их, и мне думалось, что и вы видели тогда меня, — потому что я видела вас. — Теперь надеюсь, вы убежден, что дама, пославшая вам свою перчатку, была я?

— Я вижу, что вы пользуетесь полною доверенностью madame Волгиной. Вы ее сестра, потому что вы знали, что я еще не был у них по приезде, — вы живете вместе с ними. Вы ее сестра или близкая родственница.

— О, если бы мой муж слышал это! — Он разогнал бы весь театр своим хохотом. Но я скажу вам, что я прощаю вам только потому, что вы мало знаете меня: если бы madame Волгина имела сестру, она могла бы рассказывать сестре свои тайны, но не чужие.

— Не смейтесь надо мною, — сказал он печально.

— Вы могли заметить, что я сделалась очень серьезна, потому что вы несколько рассердили меня: я могла бы рассказать кому-нибудь чужую тайну! Нет, я не похожа на вашего Рязанцева, который все знает и все говорит. Я не могу ничего говорить, потому что я ничего не знаю. — Вы поняли, что он знает? — Вы были посланы моим мужем в Лондон с важными секретными поручениями! — Выбейте у него из головы эту глупость, прошу вас. Я не могла продолжать разговора с ним об этом; я не могла говорить о вашем отъезде: я не могу понимать причин вашего отъезда, не могу делать никаких предположений. Объясните ему как-нибудь ваш отъезд и, главное, докажите ему, что вы проехали прямо в Италию, отдайте ему отчет о каждом дне, каждом часе вашего времени на пути от Петербурга до Рима, откуда вы писали ему.

— Я сделаю это; но умоляю вас, скажите ваше имя; скажите, как вы родственница madame Волгиной или monsieir Волгину, кто вы.

— Боже мой, да бросьте же вашу выдумку, будто вас мистифируют. Убедитесь хоть тем, что наш разговор принял такое серьезное направление, при котором шутка была бы совершенно некстати.

— Вы нарочно дали ему такое направление, чтобы я сделался легковернее. И в самом деле, вы сказали мне столько подробностей о деле, которое знали только madame Волгина и monsieur Волгин, вы так сильно говорили о том, что надобно сделать для безопасности monsieur Волгина, что я, конечно, видел бы в вас madame Волгину, если бы не знал, что вы не можете быть она.

— Почему ж это я не могу быть сама собою? — Как ни была я серьезна, вы начинаете опять заставлять меня смеяться. Почему же вы знаете, что я не я?

— Я знаю, что monsieur Волгин женат уже три года. Дама, которая три года замужем, не может иметь семнадцать лет. Раньше шестнадцати не венчают.

— А, это я слышу иногда, что дают мне меньше лет, нежели я имею. Меня могли бы повенчать семь лет тому назад, если бы я вздумала, потому что, похвалюсь вам, семь лет тому назад у меня были женихи.

— Вы хотите уверить меня, что вам двадцать три года!

— Мне так неприятны эти слова «двадцать три года», что я старалась обойти их. Но увы! Это правда, Нивельзин, мне уже двадцать три года!