Промельк Беллы.Фрагменты книги

Дело в том, что у нас с Беллой было очень мало денег. Американский гонорар мы еще не получили и понадеялись на Чеслава и Томаса. Но оказалось, что Чеслав обладал лишь большой бутылкой американского виски «Джон Даниэлс», а денег у него не было. Чеслав поставил бутылку на стол и предложил выпить за Беллу. Я пришел в отчаянье, понимая, что пить без закуски нельзя. И, почти не имея денег, бросился заказывать закуску — четыре крошечных порции китайских пельменей. Когда вечер продолжил свое плавное течение, я понял, что этого недостаточно, и заказал еще четыре порции пельменей. Но и этого оказалось мало. Правда, Белла от продолжения трапезы отказалась, но, тем не менее, я заказал еще три порции. Отчетливо помню, что съели мы одиннадцать порций китайских пельменей. Бутылка виски подходила к концу, а все разгоравшийся спор продолжался.

Самой животрепещущей темой разговоров эмигрантов был вопрос об отношениях свободной личности с тоталитарной властью и связанной с этим проблеме эмиграции. Был он болезненным и для Чеслава Милоша и Томаса Венцловы. Милош эмигрировал из Польши уже давно, а Венцлова как раз в это время решил не возвращаться в Советский Союз. Мы же с Беллой не хотели эмигрировать. Я уже говорил о том, что мы были очень близки с нашими друзьями, писателями-диссидентами, но более всего нас интересовали художественные ценности, и мы им беззаветно служили. Мы считали правильным жить и работать на родине и разделить ее судьбу.

Мы с Беллой выработали собственную тактику. Если мы считаем правильным сделать какой-то шаг, имеющий политический резонанс, то мы вольны и должны это сделать, а власть пусть сама думает о мере наказания. Так позднее произошло знаменитое заступничество Беллы за Андрея Дмитриевича Сахарова, за Войновича, Копелева, Владимова. Мы не хотим уезжать. Если же власти решат выслать нас насильно, то мы будем к этому готовы. Мы не скрывали своей позиции. И почти каждое застолье с друзьями, эмигрировавшими из страны, кончалось спором об отношениях творца с властью и проблеме отъезда.

И в этот раз возник ожесточенный спор между Чеславом и Томасом с одной стороны и нами с Беллой — с другой. Речь неожиданно зашла о судьбе Блока. Чеслав и Томас доказывали, что Блок сотрудничал с властями, а мы с Беллой яростно защищали Блока.

Известно, что в 1917 году Блок работал в Чрезвычайной следственной комиссии, учрежденной Временным правительством для расследования «противозаконных по должности действий бывших министров, главноуправляющих и прочих высших должностных лиц», редактировал стенографический отчет комиссии. После Октября он какое-то время надеялся на возможность сотрудничества интеллигенции с большевиками, на вопрос анкеты: «Может ли интеллигенция работать с большевиками» ответил: «Может и обязана». И Белла, и я были совершенно уверены в чистоте и наивности Блока и в его невиновности. А наши оппоненты обвиняли Блока — не столько в силу самих фактов, сколько исходя из современных политических реалий, которые отражались на их судьбе.

Мы так и не смогли прийти к мирному разрешению этого болезненного спора. Накал страстей был неистовым. Милош и Венцлова не испытывали подлинного пиетета к Блоку, да и вкладывали в свои высказывания собственные переживания по поводу взаимоотношений с властью и решения остаться на Западе. Мы понимали причины крайности их суждений. Но не могли, как ни старались, донести до них свою любовь к Блоку и свою трактовку его трагедии, трагедии человека, задохнувшегося в безвоздушном пространстве, образовавшемся в России после Октябрьского переворота.

Взглянуть на происходящее со стороны, с иронией, увидеть себя под пальмами, с холодным виски, неистово спорящими о месте поэта в России, никто из нас не мог.

Белла хорошо помнила этот разговор:

А ты помнишь, когда мы ехали в Лос-Анджелес, нам Бродский дал рекомендацию, чтобы мы встретились с Чеславом Милошем и Томасом Венцловой. Помнишь, как они нападали на Блока? Ну, на это я никогда не соглашалась…

Искавший мук, одну лишь муку:
Не петь — поющий не учел.
Вослед замученному звуку
Он целомудренно ушел.

Приняв брезгливые проклятья

былых сподвижников своих,
пал кротко в лютые объятья,
своих убийц благословив.

Поступок этой тихой смерти

так совершенен и глубок.
Все приживается на свете,
и лишь поэт уходит в срок…

К счастью, яростный спор не разрушил наших отношений с этими замечательными людьми.

* * *