Промельк Беллы

Предупредить всех приглашенных об отмене “вернисажа” мы не успевали, поэтому следующим вечером некоторые участники альманаха все-таки поехали к кафе, встретить тех, кто не знал об отмене. Кафе было закрыто, и лишь агенты КГБ бродили у дверей.

Листаю записную книжку:

26 МАЯ 1979

Вася и Майя Аксеновы на даче, весь вечер яростное обсуждение возникшей ситуации.

3 ИЮНЯ 1979

Аксенов, Битов, Искандер отправили письма с предостережением о возможности своего выхода из Союза писателей.

Заходил Евтушенко с Бертом Тодом – страшно нервничал – взволнован ситуацией, почему его не взяли в “Метрополь”.

5 ИЮНЯ 1979

Все у нас: Вася Аксенов и Майя, Битов Андрей, Фазиль Искандер, Виктор Ерофеев, Евгений Попов, Кока Игнатов, Богословский Сергей, Былинкин.

Белла написала письмо с угрозой и предостережением о выходе из Союза.

Все возбуждены и торжественны.

Руководство Союза писателей хотело отыграться на самых молодых членах нашей группы – Ерофееве и Попове. По существу, они уже были приняты в Союз писателей, но не получили членских билетов. Аксенов заверил Женю, что выйдет из Союза писателей в знак протеста, и вскоре так и поступил. Липкин и Лиснянская заявили о своем выходе из писательской организации. Женя и Виктор со своей стороны написали открытое письмо ко всем участникам “Метрополя”, в котором призвали друзей не выходить из Союза писателей из-за того, что их исключили.

Совесть Беллы в тот момент была отягощена переживаниями за Андрея Сахарова. В период, соответствующий нашим встречам с физиками-академиками в конце 1980-х – начале 1990-х, длилась эпопея его преследования. Те немногие сведения, которые достигали нашего слуха через “вражеские голоса”, вызывали страшное беспокойство за безопасность Андрея Дмитриевича и Елены Георгиевны.

Белла забыла все другие проблемы, в том числе происходивший тогда разгром “Метрополя”, и целиком сосредоточилась на судьбе Андрея Дмитриевича. Мы ходили на почту на углу Нового Арбата и Поварской и, отстояв очередь, посылали ободряющие телеграммы в Горький. Кроме того, Белла писала длинные письма по тому же адресу, но они, как правило, не доходили до адресата.

Сохранился только черновик одного из писем, вот он:

Глубокоуважаемый дорогой любимый Андрей Дмитриевич!

Все люди живы лишь Вами, Вашей помощью. Вот и сейчас мне помогите: написать Вам – просто что-нибудь.

Я бы не посмела писать Вам, если бы мои слова в телеграмме Елене Георгиевне и Вам: “От имени многих” – не были совершенной правдой. (Вы получили? Я потом еще напишу Вам смешное про эту телеграмму.)

Я только что спрашивала Леву Копелева и Раю: не развязно ли, не покажется ли Вам развязным, что я Вам напишу и пошлю нечто? Сказано было, что – нет… <…>

Но пишу я Вам вовсе не о себе – к Вам, о других. Ко мне обратились по телефону, по почте, на улице, в Ново-Арбатском гастрономе и вошед ко мне в дом без зова – множество людей, прекрасное, но испугавшее меня множество. Я за них испугалась: их страдание и отчаянье, посвященное Вам, их надрывное желание назвать свои имена, адреса и должности (о, негромкие имена, бедные адреса, никакие должности) – все это утешало и возвышало, но внушало мне опасения. Я-то знаю: ребенок против танка. Всех их я просила – о спокойствии, о ежедневной и еженощной мысли о Вас, сосредоточенной, но не перевозбужденной.