ProМетро

Поезд не гудит больше, наверное, он тоже плохо умеет считать после трех. Поезд уходит. Он еще виден, и Глаглу даже кажется вначале, что он успевает… успеет, если сможет еще чуть-чуть… и он старается…

Но там, в месте, куда приходил поезд, так много лишнего теперь… Глагл цепляется ногой за чью-то руку и падает, прямо на груду мягких и твердых тел. Тела стонут и пытаются отползти в сторону, а некоторые – не пытаются, уже не стонут… Глагл смотрит вслед удаляющемуся поезду, который уже не догнать, и понимает, что навсегда потерял ее, девушку с бессмысленным именем Лида и зелеными глазами… И не только ее. Одно тело, на которое Глагл нечаянно наступил коленом, всхлипывает и переворачивается на спину, и Глагл машинально отмечает, что перед ним – самка, и он даже, кажется, знает, какая именно. Он видит ее тело в убывающем свете поезда и испытывает неясное чувство, а потом ее рука, до этого прикрывающая лицо, падает в сторону, и он… Он перестает верить тому, что видит. Запрещает себе верить… Потому что ее лицо, особенно сейчас, когда оно все изрезано и покрыто коростой запекшейся крови… Да даже если убрать все эти шрамы и порезы, если смыть всю кровь, то все равно оно, это лицо… Его не плохо-видеть, его просто невозможно видеть! Поэтому Глагл закрывает глаз и проверяет, как обычно, на ощупь, Станка, Станочка, плачет, и он кладет ей руки на нижнюю грудь, А-а, шелестит она, А-а-ю-и-а-а, когда он кладет ей руки на верхнюю грудь и окончательно понимает, что это она, потому что ни у кого больше такого нет, и шепчет: «Я тоже… Я тоже люблю тебя… Станка… », а руки сами ползут еще выше, туда, где шея, туда, где кончается крррасота, но еще не начинается уррродство, и пальцы Глагла касаются шеи, нежно, самыми кончиками, и Глагл плачет, и Станка сначала тоже плачет, но очень скоро затихает, успокаивается, и тогда Глагл открывает глаз и, хотя ее лица уже совсем не видно, он улыбается, потому что понимает, что у каждого есть свой собственный путь, и все идет своим чередом, а значит, все идет пррравильно… Все пррравильно… Все идет… Все…

«Ах, почему наше чувство красоты не мутировало вместе с нами? » – успел подумать Женя перед самым пробуждением.

Потом зевнул и звонко клацнул стальными челюстями.

Часть четвертая Вверх, до самых высот

Глава девятнадцатая Станцио… нный смотритель. Перехо… Перехо-хо… Переход хода

– прохохотал на ухо мелкий пакостник из динамика. Его динамический (читай, демонический) хохот разбудил бы и мертвого. Но я-то, между прочим, пока еще жив! Только по этой причине я позволил себе проснуться не до конца.

Да уж, судя по периодическим – только при резких подскоках вагона – вспышкам боли в колене, опять же периодическим – только на вдохе! – покалываниям в области диафрагмы и по неострой, зато постоянной ноющей боли в левой половине черепа – судя по всем этим косвенным признакам, я до сих пор еще не умер. Отнюдь.

Я улыбнулся, стараясь не обращать внимания на боль в разбитой губе. Губа – это не так обидно, это еще свои…

И вообще, я умру последним!

Эта шутливая фраза привязалась ко мне еще в детстве, и я не перестал повторять ее в последние три года, хотя доля шутки в моих словах плавно сошла на нет. Боюсь, я действительно умру последним. Кто не верит, пусть попробует опровергнуть…

Затылком я ощущал приятную мягкость, лбом – щекотливое поглаживание длинных волос. Лида или Игорек? Остальные шевелюрой не вышли. Особенно Ларин, этот разве что забодать может своим безоткатным чугунным лобстером… Конечно, Лида, я же теперь ее герой.

Кто еше стал бы склоняться над моим лицом так низко и нашептывать мне так нежно? Тихо, почти беззвучно.

«Паша-пашенька, ты только, пожалуйста, не исчезай, хоть ты не исчезай, паша-пашенька, это так хорошо, что тебя так зовут, именно так, паша-пашенька, это так здорово, ты даже представить себе не можешь, как это хорошо, только ты, ради Бога не исчезай, паша-па… »

Не очень понятно, но все равно приятно.

Я бесшумно потянул носом, надеясь услышать ненавязчивый аромат лаванды. Но вместо него мои легкие наполнились неожиданной смесью запахов: свербящая резкость «Тройного» одеколона, ветхозаветность нафталиновых таблеток, просто пыль и что-то еще, неуловимое и ностальгическое – все было в этой смеси, и всего этого было много.

Мужественно поборов позывы к чиханию, я открыл глаза.

И поймал себя на том, что пытаюсь открыть их еще раз.

И еще!

Без изменений!

Тьма, которая незадолго до моего погружения в беспамятство достигла апогея, теперь упрямо не хотела рассеиваться.

Ну и ладно, со странным спокойствием подумал я, значит, рано проснулся.

И смежил веки.

Поезд убаюкивал. Покачивал вагон из стороны в сторону, как колыбель с младенцем, легонько потряхивал на стыках рельсов, ритмично постукивал колесами. И в их монотонном перестуке слышалось мне не банальное «тудум-тудум», а гипнотизирующее «еще-еще», «поспи-поспи» и даже «паша-пашенька». Впрочем, это, кажется, уже не поезд…