пронежность

Анька тянется к третьей печеньке и прикидывает, хватит ли кумушкам по второй чашечке этого расчудесного кофе.

– Ну, может и не влюблена, в конце концов влюбленность – удел молодежи, но то, что это любовь, Жанна, не подлежит сомнению, – с умным видом бросает Анька, лопая очередную конфету.

Жанна без всякой иронии смотрит на Аньку и молчит, держа на весу свою чашечку.

– И не сомневайся, Жанна, – Анька делает умное лицо – я эксперт в вопросах любви.

Жанна взглянула поверх Аньки, как будто размышляла, стоит ли продолжать этот разговор с малознакомым человеком или ограничиться светским трепом. Анька же, восседая на этом неудобном «toneht»е, вдруг почувствовала в заднице жжение, вспомнила дядьку-гинеколога и выдержала взгляд Жанны с прямотой висельника.

– Любовь? – Жанна задумалась, – Может быть, но другая любовь. Любовь художника к своей натуре. Майкл – сложная натура, поэтому я…

– А ты попробуй написать его голым, – перебивает Анька, злится и сверкает глазищами.

– К чему это? – добродушничает Жанна.

– Если трусики вспотеют, значит никакая это не любовь, а похоть.

Жанна уставилась на Аньку, покусывая конфетку. Затем собрав в кулачок свою добродетель и нравоучительно продолжила:

– Чтобы писать правду, надо любить. Любить ремесло художника, натуру и себя. Так поступают великие художники. Пока я пишу, я люблю.

Аньку эта реплика рассмешила. Она хотела сказать, что опытные гейши развивают в себе способности к любви, вставляя кисточки в причинное место и выписывая заумные изречения, но ограничилась риторическим вопросом.

– Написала – кончила?

Жанна недоуменно смотрит на Аньку, и медленно догоняет, Анька же не дает ей опомниться:

– Прости, прости Жанна, наверное гормоны взыграли. Конечно же ты права, я это так, по глупости своей природной, из зависти к твоему таланту.

Жанна нехорошо щурится и с достоинством хозяйки борделя продолжает:

– С сексом у меня никогда не было проблем. Но истинное удовольствие я получаю только от живописи.

Анька хохочет:

– Ага, кисточкой по клитору, – и бьет себя по губам, – плохой, плохой гормон. Прости, прости, Жанна, у меня истерика, что взять с беременной дуры?

Жанна кисло улыбается, покидает место трапезы и подходит к окошку. Анька доливает себе кофе и собирается быть выгнанной вон.

– Так ты считаешь я плохой художник? – Жанна оборачивается и глаза ее подозрительно блестят.

Анька медлит, решая казнить или помиловать.

– Я считаю, – в тон отвечает Анька, – ты хорошая художница.

– А в чем разница?

– Художницы – приукрашивают, – рубит с плеча Анька, – малюют красивости всякие, несуразности милые и тащатся… Им не нужна правда… художницам нужна публика… И пусть у тебя огромный член, но если твое искусство ради признания, ты, бля, законченная художница!

Жанна тяжело дышит, вспоминая любимого Ренуара, который кисточкой ласкал холсты и был богат… непризнанных при жизни Модильяни и Ван Гога, но и они нынче обожаемы публикой… даже учитель любимый наставлял из дерьма житейского делать конфетки театральные и был народным артистом, а что говорить о классиках, которые дворянских кровей, но прекрасное в банальном искали и умели показать! А тех, которые за правду Жанна и не упомнит. Может передвижники? Так и они не голодали. Гиперреалисты? … тоже ради славы… Скорее всего китайцы какие-нибудь, которые водой по асфальту… до первых лучей солнца… И в чем смысл такого искусства? Кому от него хорошо? И Жанна глубоко вздохнула и ехидно уставилась на Аньку:

– А художники, значит, режут правду матку? И чего ради, дорогая Анна?

Анька побледнела, вскочила из-за стола и хрипит:

– Когда ты меня нарисуешь, дорогая Жанна, я скажу.

– О, теперь меня перевели в художники! Спасибо! – Жанна не скрывает своего презрения.

– Нет! – визжит Анька и бешено мотает башкой. – Потому что как ни пытайся, ты не сможешь приукрасить меня!

Наступила тишина. Две женщины с ненавистью смотрят друг на друга. Наконец, Жанна опускает взгляд и возвращается к столику, берет свою чашечку и делает несколько глотков.

– Остыл… Не люблю холодный кофе, – и смотрит игриво на Аньку. – Кофе люблю горячий, а мужчин – страстных. Майкл не в моем вкусе.

Анька тоже села, с нескрываемым удовольствием допила свой кофе и перевернула чашечку вверх дном.

– А я обожаю холодный кофе, – говорит, наблюдая за собирающейся на блюдечке коричневой лужицей. – И вообще мороз люблю… чтобы до костей… наверно я холодная девушка, если ты понимаешь. А кто отец ребенка моего не знаю. Их там было не меньше десятка… потому что в одиночку меня не удовлетворить.

Жанна нежно смотрит на Аньку и говорит совсем как ее мама.

– Кажется я уловила твою суть, Анна.

– Ага, сучка фригидная, – устало соглашается Анька.

Жанна снисходительно улыбается, берет Анькину чашечку и разглядывает замысловатые узоры. Гадать по кофейной гуще Жанну никто не учил, но ее учили видеть проявление закономерного в случайном, а еще врожденное художественное чутье заставило Жанну вздрогнуть. Она даже не поняла, что произошло, просто жуткий холод опалил ее пальцы и сознание. Она подняла на Аньку испуганные глаза и сказала самой себе, нежели кому-то еще.