Проникновение

Ангелы отрезают крылья и падают на землю, а люди смотрят фильмы об ангелах. «Faraway, so close»[91]! Если б призналась кому-нибудь, сколько вечеров прожила внутри фильма, отправили бы в сумасшедший дом. Ангелы вели дневники, мечтали понять, что есть время. Оно стучало, как влюблённое сердце, и проходило, как боль, писало картины подобно художнику, снимало кино. Времени не хватало, потому что часы тикали внутри меня. Ангелы не чувствовали времени, отстранённо наблюдая за его течением. Но знали любовь, были её посланниками. Как и люди искусства. Те, кто пишет картины и снимает фильмы об ангелах. «В нас самих нет смысла, приходим в этот мир, чтобы быть обретёнными кем-то».

— Мы и есть мост. Без нас вы — одиноки, отрезаны от мира и друг от друга. Разум, наука, технический прогресс погубят вас, как доспехи тевтонских рыцарей[92]. Кочевники ориентировались по далёким звёздам, учёные не способны разглядеть их без телескопов. Крестьяне без часов и календарей засевали землю. В старых романах предчувствовали и отводили беду от возлюбленных. Вы же похоронили в себе таланты, поручив технике всё решать за вас. Масс медиа вместо дара предвидения, сеть и мобильная связь вместо телепатии. Голубые экраны — современное божество, плодящее противоречивые мифы: засыпаете героями одного, а просыпаетесь злодеями следующего, и до бесконечности множатся образы, становясь частью абсурда. Трудно найти себя в хаосе, постичь, понять, идентифицировать, и вы себе не доверяете, канал, принимающий наши послания, замурован. Мы по разные стороны стекла: беззвучен стук, безмолвен разговор.

Ночь напролёт птица билась в окно, упорно, отчаянно. В грозу окна в доме были закрыты, люди спали. Утром распахнули окно и увидели пух и капельки крови на карнизе. Птицу не ждали, не встретили и не впустили внутрь, больше она не возвращалась, а может быть, умерла. В морозный полдень проветривали дом, и зеркало, не выдержав разницы температур, треснуло. Собирали с пола осколки, изранили руки. Мельчайший осколок проник по кровеносным сосудам в сердце и саднит, не давая покоя ни днём, ни ночью. Юная Эвридика сняла белые туфельки, вазу с красными цветами с подоконника и прыгнула вниз с двенадцатого этажа. Она сама была злом, дочерью Персефоны, принадлежала тьме. Наступила на искушение[93], и мост провалился.

Кошмары накатывают волна за волной, лежу на дне и смотрю на танцующие по поверхности воды солнечные фигурки. Я — за кулисами театра теней, по другую сторону зеркала. Наверху Ульвиг и Маугли тоже молчат о чём-то сами с собой. Аморген нем: психофора во плоти лишена дара речи. Теперь мы трое — хранители истины, а он — ребёнок, надеющийся на изрезанную, засвеченную киноплёнку памяти.

Сходимся и расходимся в танце, меняемся местами, сливаемся в потоке воды.

* * *

Я был танцующим человеком. Шутом, опрокинутой картой Таро. Жрецы разводили костёр в пещере, заваривали корень ибоги[94], острым камнем надрезали запястье, смешивая мою кровь и зелье. Когда пламя достигало сводов, мне протягивали дымящуюся чашу. Наступало время танца вокруг костра. Я был кем-то вроде шамана, через меня жрецы говорили с духами. Танец изображал их голоса: требовательные, наставнические, пророческие. Жрецы обводили мою тень, отбрасываемую пламенем на стены. Рисунки[95] предсказывали срок сбора урожая, предостерегали от опасности на охоте, выбирали жертву, обличали виновного. Тайные символы хранили внутри пещеры, а те, что предназначались всем, переносили на стены скал на всеобщее обозрение и в назидание. Я же просыпался под утро и не помнил ничего. Тусклый свет маячил издалека, смутная грань между днём и ночью, между жизнью — ощущением собственного отяжелевшего тела — и полётом забвения. В пещеру меня привели ребёнком, никогда не покидал её, не видел солнца, не знал, что творится снаружи. У меня была мягкая постель из пальмовых листьев и сытная еда, все мои просьбы считались священными и выполнялись незамедлительно. Все, кроме одной: уйти. Избранный не имеет права отречься.

Часы оседали на холодных камнях пещеры. В предрассветных снах убегал от песочного двойника. В мифах и легендах песочный человек кидает горсть песка в глаза, и люди засыпают. Моя первая жизнь была сном. Всякий раз он настигал меня, и я сам становился песком, чувствовал, как затвердевает кровь, как распухают и трескаются вены. А потом приснилась мечта в облике женщины, стоящей у выхода из пещеры. Звала за собой раствориться в солнечном свете. И снова бежал, но на этот раз песочный двойник споткнулся о камень и рассыпался. Я перешагнул через рыжеватую горку и ослеп от полуденного солнца. Мир плыл перед глазами, как облака по небу. Посмотрел на оранжевое облачко, догнавшее другие у горизонта, и понял: абсолютная свобода не здесь. Жизнь — борьба, сопротивление смерти, в ней не может быть гармонии, равновесия, лёгкости. Человек от рождения — пленник.