Пронзающие небо

— Не-е-ет! — взвыл Алёша, и довольно сильно, ногою отпихнул Жара.

Верный пёс не обиделся, но всё вилял хвостом; вот поднялся на задние лапы, и закружился, и колесом огненным перевернулся — этим он как бы приглашал Алёшу выйти из мрачного своего, поистине адского состояния.

Алёша, отталкиваясь ногами и руками и ногами, отползал до тех пор, пока вновь не уткнулся спиною в ствол какого-то дерева; тогда, чувствуя, что уже не может никуда бежать — он зарыдал тёмными, отчаянными слезами. Он выл:

— Нет — не подходи ко мне! Чудище! Я знаю — внутри тебя — чудище!.. Что сейчас вот деревья эти расколются, и обнажаться под ними чёрные шипы. Что свет этот солнечный — он в круговерть снежную обратится!

В это время, на поляну вышли Дубрав, и Оля — на тень похожая, едва живая; вышел и крестьянин Тимофей, детки же его испуганно из кустов выглядывали.

Дубрав спокойным ясным голосом поведал следующее:

— Зима прошла, стаяли снега, звонкая капель звенела с крыш, ручейки золотились. Черный лес сначала стоял как и полагается ему — черным, но и тогда уже жизнь билась в нем… Все это время ты, холодный, лежал без единого движения, в избе Тимофея…

Тут Дубрав поклонился Тимофею, а тот, держась за свою густую рыжую бороду, отвечал таким же поклоном.

— …Сердце твое совсем не билось… Оля не могла заснуть — все сидела рядом с тобой, дыханием согревала, звала… Несколько раз от усталости падала в обморок, но и в таком состоянии — всё равно звала. Я Молил её отдохнуть, но она не могла оставить тебя ни на мгновенье… Теперь это позади — сегодня чудесный день, Весна! — и мы вынесли тебя из избы на лесную поляну. Ты лежал весь синий, ледяной, но солнце ласкало тебя своими лучами, а из глаз Оленьки падали на тебя золотистые слёзы. Словно живую воду она лила, а потом взяла твою руку и позвала по имени — шепотом звучал ее голос и в тоже время… Я никогда за всю свою жизнь не слышал, Алеша, ничего подобного, мой голос против её шёпота — что шелест травинки, против громового раската…

По щекам Алеши катились слезы, но он не смахивал их и они падали в зеленую траву:

— Да, да, — выдохнул он из себя, — я слышал: этот шепот достиг Мертвого мира, он мне дал сил, а потом…

— А потом она взяла тебя за руку и рука ее показалась мне всеми лучами солнца собранными воедино…

— Да, — плача говорил Алеша, — она меня вернула из кошмара. Верно! Ее ручка словно солнце осветило тьму… Она… она…

Он не договорил, а…

* * *

…Вздрогнул от холода, оглянулся. Позади — чёрная, мётров десяти в высоту стена, заканчивающаяся острейшими, на отточенные лезвия похожими зубцами. В стене — довольно узкий проход, в окончании которого скорее угадывалась, нежели действительно видна была гладкая зеркальная поверхность… и выкованный из чёрного металла страж, который сидел у грани этой поверхности.

— Так значит — это правдой было… — пробормотал Алёша и вздрогнул, огляделся по сторонам — увидел какие-то массивные, мрачные формы, но ещё не осознал, что представляют они — Чунга высматривал — его нигде не было. — Чунг! Чунг!! — закричал из всех сил, но вопль тут же умер в тяжёлом, леденистом воздухе — и только вой вьюги откуда-то послышался. — Ну — это ещё ничего и не значит. Может — он сейчас в том мире; может — с родителями своими сейчас на север пробирается. Надо только подождать…

Алёша собирался выискивать такое место, на котором можно было бы поудобней устроиться — сидеть и ждать, когда же он появиться. И тут голос знакомый:

— Нет надобности ждать, Алёша. Видишь — теперь научился правильно произносить твоё имя. Да — нельзя терять времени. До Врат ещё так далеко.

— Жив! — счастливо воскликнул Алёша, и даже выступили в его глазах слёзы. — Я ведь знал, что жив… Только где же ты?

Он оглядывался, даже и шагал то в одну, то в другую сторону, и всё ждал, что сейчас выступит Чунг, или не совсем Чунг, а тот, слитый с неизвестным, спасённым, но всё равно — милый друг, и Алёша знал, что будет просить у него прощения, и что прощение получит, и был счастлив этим — ведь такая тяжесть с плеч падала… Однако Чунга нигде не было видно.

— Да где же ты?!

— Прямо над тобою…

Алёша вскинул голову, и невольно присел, тихо вскрикнул — метрах в двух над его головою, мерно покачиваясь, словно наполненная солнечным сиянием дымка над поверхностью спокойных вод, покачивалась светоносная вуаль. У вуали не было ни рук, ни ног, ни каких-либо черт лица — просто свет, однако же Алёша сразу понял, что — это Чунг и есть. И первый его вопрос был:

— Что с тобою?

— Просто прежнее моё тело оставлено. Но не стоит волноваться, тосковать; видишь — я же не волнуюсь и не тоскую. Объяснения здесь излишни — они, вместе с моим телом, принадлежат прошлому. Впереди же ждут Врата…

— Да — действительно, не нужно никаких объяснений… Ведь — это я тебе предал…

Алёша поднялся и пошёл вперёд…