Проощание с детством

Анастасия Вячеславовна покачала головой, набрала номер Валентина, но ей ответил бесчувственный женский голос, на английском сказавший, что абонент находится вне зоны действия сети. Старая женщина поставила чайник, глядя на то, как темнеют сумрачные февральские небеса за окном и включила радио, которое красило ее одиночество в те времена, когда Лариса пропадала допоздна на работе. Она задумчиво крутила ручку, переключая станции, но музыка только нервировала ее и раздражала воспаленный мозг. В конце-концов она оставила волну, передававшую последние новости, чтобы хоть немного отвлечься от собственных мыслей, водивших отчаянный хоровод.

— …разбился танкер с нефтью, спасательная операция ведется на берегах… — доносилось до нее отдаленно, как во сне, — …найдены виноватые в крушении самолета… на пересечении Кирова и Чернышева произошла крупная авария, движение на улице ограничено, уважаемые водители, ищите пути объезда…

Чайник засвистел, Анастасия Вячеславовна выключила его, а потом и радио, налила себе чаю и снова позвонила Валентину, не получив ответа. Она с грустью думала о том, что, скорее всего Лариса побежала к тому самому, которого она любит и любит давно, а значит глупо надеяться на то, что она вернется.

— На пересечении Кирова и Чернышева произошла крупная авария, движение на улице ограничено, уважаемые водители, ищите пути объезда… — Кеша крутил ручки старого радиоприемника, пока не отключил его вовсе, раздраженный тем, что по нему передают только плохие новости.

Он не любил оставаться один, а сегодня выдался именно тот вечер, когда Лене понадобилось посидеть с заболевшей младшей сестренкой. Февраль — грязное межсезонье, когда очень легко пасть жертвой сырости и промозглых сквозняков. Кеша не любил этот месяц, потому что некоторое время назад именно в феврале умерла его мама, сгоревшая от рака, измученная, побелевшая и сморщившаяся, как брошенная опустевшая куколка, из которой выпорхнула бабочка. Ясно, отчетливо, перед ним стояли ее глаза в те последние дни, ее неузнаваемое лицо, ее слабые руки, тянувшиеся к нему, нежно касавшиеся волос и кожи. Ему отчего-то было страшно, как будто ее прикосновения могли быть заразными. Это последнее прощание, тягучее, трогательное и в тоже время такое ритуально-страшное никогда не потемнеет в его памяти, не поблекнет, не станет призраком прошлого. Февраль приносил его на своих мрачных крыльях, с грохотом бросая его в пучину.

В новой квартире было очень мало вещей, в основном все то, что он привез от тети — коробка каких-то нелепых мелочей, неизвестно каким чудом добытая старая-престарая мебель, по большей части собранная по помойкам, как и этот радиоприемник. Его Кеша принес вместе с книгами. Он не мог оставить их на грязной мокрой улице, рядом с блестящей в свете фонаря луже, он подумал о Ларисе, хотя читать сам не любил. Они были приветом из ее мира, такого далекого, такого странного, но такого прекрасного.

Где она сейчас? Со своим благодетелем?

Кеша вытащил из пачки сигарету и подошел к окну, на котором не было штор, потому что не на что было их повесить. Надо было смастерить карниз, а у него все не было времени, возможно, нужно было бы попросить помощи брата Гриши или отца Бельского, тот был гениальным инженером и из двух консервных банок мог соорудить телефон, как любил о нем шутить Миша. Но Кеша возвращался домой слишком поздно, чтобы тревожить покой приличных людей, а уходил на работу, когда они еще нежились в своих теплых постелях. У него вместо кровати был старый диван с торчащими пружинами и старый плед, который ему навязала тетя. Эта женщина любила его настолько, насколько можно любить сына погибшего брата, сироту и непоседу, но не настолько, насколько может любить родная мать. Она слишком жалела его и это все портило. Она всегда помнила о том, что он только сирота, только племянник, только несчастная жертва жестокой судьбы. Поэтому без ее постоянного кудахтанья Кеша вздохнул облегченно, хотя в этот мрачный вечер он бы не отказался и от него, лишь бы только не курить в тишине. Но ему и не пришлось. В дверь неуверенно позвонили, он решил, что у Лениной сестры спала температура, и она все-таки пришла. Но он был приятно удивлен, увидев Ларису. Она была бледной и взволнованной, а глаза ее сияли от недавних слез.

— Можно? — робко спросила она, Кеша потерянно кивнул и пропустил ее в квартиру, а затем закрыл за ней дверь и проводил ее в комнату. Ему так хотелось обнять ее со всей той невысказанной нежностью, что переполняло его! Похоже, такие женщины, как она, вообще не могут вызывать ничего кроме хрупкой и болезненной нежности, потому что к ним и прикоснуться страшно. Слишком эфемерные, неземные и сказочные. Это не Ленка с ее некрасивым носом или Герасимова, с готовностью раздвигавшая ноги перед каждым встречным.

— Лариса… — он догнал ее, ухватил за руку, а потом все-таки обнял, крепко и порывисто, погладил по отчего-то мокрым волосам, — неужели ты здесь? Почему ты здесь?

— Я ушла из дома, — коротко ответила девушка, — ушла к тебе.