Пропаданец

– Предвечный. Или просто – оно, моряки порой называют его кракеном. Их мало осталось, и жизнь их проходит в глубинах моря. У них лишь зачатки разума, и разума, скажу тебе, темного. Они, эти твари, древней человека и, говорят, состоят в родстве с богами. Другая гипотеза утверждает, что они, как и драконы, плоды первых попыток Творца сотворить живое существо.

– Аргх! Я никогда не видел дракона, но раз эта вот образина существует, значит, драконы тоже есть. Так что, вы уверены: мое проклятие совсем не при делах?

Шел первый день нашего странствия на плоту. На востоке пламенело медно-красное солнце. Ветра по-прежнему не было: я греб, оседлав гафель и накрыв голову и плечи халатом мудреца. Теперь я то и дело всматривался в воду, хотя и понимал, что днем свечение твари не будет заметно. Мудрец лежал под навесом: у него ломило руки после вчерашнего марафона, а еще он жаловался на боль за грудиной. Стенокардия, то бишь. Я успел десять раз перепугаться, что старого прощелыгу хватит инфаркт.

Мы подкрепились объедками, на которых серым шероховатым налетом выступила соль, и, несмотря на то, что выпили почти всю воду, мучились зверской жаждой. Нетронутыми оставались только два яблока. Их я решил приберечь на вечер.

Мудрец смерил меня внимательным взглядом. Он уже утратил вчерашнюю ершистость и говорил куда мягче, но еще не называл меня «сын мой» и, тем паче, «сынок».

– Убежден: твое проклятие невинно, как сны младенца. Нет, Олег, слишком оно мелкое, чтобы намеренно завлечь в свои сети Предвечного, подняв его со дна моря. Да и вэйрок, как я теперь понимаю, явился не по зову проклятия.

– Кгм. Что, просто так там болтался?

Франног заворочался, перевернулся на другой бок, сложив руки на голом животе. Покачал головой, хмуро глядя на меня вполоборота. Щеки его ввалились и обросли сивой щетиной.

– Не нравится мне это, – сказал он словно нехотя. – Все странно. Море как будто взбесилось. Пираты, потом вэйрок и Предвечный, который редко восстает из пучины… В мире что-то затевается… И Предвечный, и вэйрок – служители зла и тянутся к злу…

– Что?

– Ты вряд ли поймешь.

– Ну, снова старая песня!

– Нет-нет, здесь и мне не понять. Ну-у… Гм… Э-э… Покамест… Что-то происходит или произошло, пока мы держали путь в Фалгонар. Либо что-то готовится. Причем готовится здесь, в Срединном море или на его побережье!

– Вы правы: ни черта мне не ясно. А вы способны… гм, сформулировать коротко, без этих ваших «мнэ-э-э», «о-о-о» и «ну-у-у»?

Франног мигнул, оглянулся и посмотрел на меня из-под набрякших век.

– Будь по-твоему. Я скажу тебе так: пробудилась напасть. Зло. Могучее и страшное. Облик его мне неведом, но рискну предположить, что в самое ближайшее время оно даст о себе знать, иначе мы не встретили бы ни вэйрока, ни глубинника. Ну, удовлетворен? Как тебе моя четко сформулированная версия?

После этих слов он замкнулся в хмуром молчании, а вскоре захрапел.

На второй день утром, когда от воды и пищи на дне сундука не осталось даже воспоминаний, Франног достал из мешка дары моря.

– Устрикус гигантис, – важно изрек он, взвесив раковину на ладони. – Около двух фунтов воды и пищи. Мясо нужно нарезать мелко, завернуть в тонкую ткань… гм, халат не подойдет, придется в исподнее, и отжать над кастрюлькой. Сок у них почти пресный. Мы, думаю, продержимся на нем четверо суток, если будем разбавлять его морской водой в пропорции два на десять.

Знаток, блин! Тур Хейердал! Нет, этот, как же его – Ален Бомбар, что переплыл Атлантику на утлой лодчонке и закончил путь, весь покрытый прыщами, без зубов, ногтей и с начисто севшим зрением. Читал я в детстве его книгу и помню, что малый страдал на своей лодчонке. Он тоже давил из рыбы сок, правда, для этих целей использовал специальный пресс.

Ну, ладно. Я взял устрицу и нож: эх, а может, там еще и жемчуг будет! Случаются же чудеса? Сунул лезвие между створок и с легким хлопком открыл раковину над кастрюлькой. Темно-фиолетовый (видимо, так выглядят отбитые почки!) моллюск обдал непередаваемой гаммой ароматов, самым терпимым из которых был запах свиного навоза.

– Тьфу! Это… фу!

Мудрец глянул через локоть, вздрогнул и ахнул с жалостью и каким-то странным восторгом:

– О боги космоса! Фатальная ошибка! Невозможный просчет! Это синюха редкостная! Снаружи она неотличима от устрикуса гигантиса, но встречается столь редко, что идет на вес золота у аптекарей и алхимиков! – Он нагнулся над торбой, дрожащими руками бросая на плот другие раковины.

– Редкостная, говорите? – Я через силу поднес моллюска к лицу и, стараясь не дышать, лизнул этот деликатес: вонь вонью, но, даст бог, хоть вкус окажется сносным?

Во рту разлилась горечь, словно я хватанул каких-нибудь таблеток и закусил стручком красного перца. Издав звериный вопль, я запустил синюхой редкостной в море, и, давясь слезами и чихая, проорал:

– Идите вы в задницу! Я это есть не буду!

Франног стремительно разогнулся и горестно охнул:

– Нельзя есть! Это яд! А где… Зачем ты ее выбросил?

Я набрал в рот забортной воды и сердито уставился на старикашку.