Пропал человек

— Тебе-то ладно, а я-то, вишь, еще не управился… — отзывался мельник.

— А у меня уж сердечушко все изболело, вот те Христос! — говорил ему Прохоров, рассуждая о своих односельчанах. — Жалости в них нету — вот что!.. Вместо того чтоб помочь слабому да убогому, они — на него же все… В горе да в бедности смирен человек, тих и кроток, что твой агнец божий, — только и глядит: как бы его не обидели. А оперится, поправится с делами малость, он уж сейчас и норовит, как бы ему других поприжать — кто посмирнее да податливее… Недаром говорится: мужик богатый — что черт рогатый…

Андрей Прохоров был человек простой, искренний — и искренно болел душой за свой деревенский мир, когда приходилось ведаться с людьми, власть имущими. И он безбоязненно подставлял свою голову под удары, не страшился неприятностей и кляуз и всегда был готов пострадать, потерпеть за мир. Поговорить ли нужно со становым или с исправником — «выходи Андрей Прохоров!». Понадобится ли сходить с прошением от крестьян в город — хоть к самому губернатору — «иди, брат, Прохоров!» — Прохоров идет, говорит, подает прошенье. И приходилось ему бывать в больших перепалках. Начальство, бывало, раскраснеется, кричит на него до хрипоты: «Ах ты — такой-сякой!»… «Да я тебя!»… «Да ты у меня!»… и т. д. А Прохоров в своей сермяге, накинутой на плечи, стоит, слегка наклонив голову, как наклоняют ее против ветра, стоит твердо, самоуверенно, лицо спокойно, ни один мускул не дрогнет; стоит как железная статуя, молчит… А спросит его начальство — Прохоров опять за свое и спокойно, ровно, не торопясь излагает дело. На этого человека, очевидно, можно было кричать и шуметь, сколько угодно, но нельзя было запугать его. Он походил на крепкое дерево с живой, здоровой сердцевиной: такое дерево невозможно ни сломить, ни согнуть, его можно только вырвать с корнем. Прохоров был стоек и упрям, и бури, разражавшиеся над его головою, не заставляли, по-видимому, биться сильнее его сердце. Только крепко сжатые губы его говорили о силе его сосредоточенности, о железном упорстве.

— Ну, брат! Ты, кажется, помрешь, а уж от своего не отступишься! — сказал ему однажды сторож той канцелярии, где над нашим «ходоком» разбушевалась сильная буря.

— Ништо мне и надо! — невозмутимо проговорил Андрей Прохоров.

И никогда ни от каких хождений он не отказывался. В таких случаях он всегда чувствовал в себе силу, ибо знал, что за ним стоит «мир», на ту пору выдвинувший его вперед.

Но когда неправда совершалась самим миром, тут уж Прохоров сознавал себя бессильным и совсем несчастным человеком. А такие случаи бывали в деревенской жизни — и даже нередко…

Кулак мошенническим, обманным образом оттягал у крестьянина землю. Андрей Прохоров возмущался до глубины души и обличал кулаческие проделки. В то же время его односельцы отнеслись к обойденному бедняку не только равнодушно, но даже как-то очень странно…

— Так ему, дураку, и надо! Вперед не зевай! Вот что!.. — говорили добрые люди.

А Прохоров знал, что мужик, оставшись с семьей без земли, плакал горькими слезами и молил добрых людей «заступиться» за него. Прохоров знал, что и с каждым из его односельчан могла бы стрястись такая же беда и каждый из них заплакал бы так же горько, как тот бедняк-«ротозей»… А то — богатенький крестьянин и бедняк придут судиться. В сущности оказывается, что оба были пьяны, оба неправы, повздорили и подрались. Но богатый выставляет ведро водки, и бедняка приговаривают к двадцати ударам розог, причем, вместо двадцати, иногда всыплют и вдвое более. А противник его стоит тут же и злорадно ухмыляется, слушая, как тот кричит от боли истошным голосом…