Пропащий

Гари вздыхал с тщательно скрываемой улыбкой:

– Ну-у-у-у-у-у, Юджи, я не знаю. Не сказать отлично, но и не плохо…

Юджи смеялся:

– Видишь! Послушай, что он сказал…

– Да, да, я знаю. Я – настоящая сука.

Она была из тех редких людей, которых невозможно было вывести из себя. Он мог говорить о ней что угодно, даже гадости – она никогда не обижалась. Это невероятно бодрило.

Юджи был в превосходной форме и поддразнивал местных друзей. Он полностью восстановился после Индии. Наша хозяйка, Мэгги, на середине утренней «проповеди» потихоньку исчезала и ровно в семь часов (немецкая точность) звала есть иддли. После этого мы садились планировать поездки: торговый центр был одним из обязательных пунктов в повестке дня. Юджи использовал утренние часы, чтобы помучить Мэгги разговорами о тонкостях приготовления иддли. Иногда в разговор пытался встрять Дэн – хозяин коттеджа и шурин Нарена, о чем любил напоминать Юджи, но с ним разговор был совсем другой…

– В конце концов, они не так уж и плохи, – он поворачивался к ее мужу, – что скажешь, босс?

Тот всегда соглашался:

– Да, Юджи, они не так уж и плохи, но и не хороши. Я не знаю…

– Эй, что это значит? – Она все слышала из кухни, поэтому он быстро исправлялся:

– Я думаю, они более чем неплохи, Юджи!

*

Мы снова сидели с ним в комнатах и машинах, ездили в торговые центры и кафе, рестораны. Его присутствие проникало в любое рядовое событие тонким туманом абсолюта, заставляя его светиться и быть значимым самим по себе. Доктор Линн однажды метко назвал его порталом в бесконечность.

Мы с Йогиней ездили в одной машине и жили в одной квартире. Вот уже двадцать минут мы кружили по городу без остановок, и я варился в своем адском котле, не в силах отвести от нее глаз или перестать о ней думать. Я говорил себе, что мы живем в одной комнате, потому что так удобно, но это была не вся правда. Я явно еще надеялся, что наши отношения как-то наладятся. Мы действовали друг другу на нервы по мелочам. Она всегда вставала в пять часов утра. Я был не в состоянии жить по такому графику, и своим напоминанием об этом она сводила меня с ума. Мои рисовальные принадлежности, книги и фотоаппараты были разбросаны по комнате, от чего страдала ее любовь к порядку.

Каждый день мы понемногу сжигали мосты взаимопонимания.

– Я сказал своей жене, что у нее есть 99,9 процентов полной свободы делать то, что хочется, – любил повторять Юджи.

Этот крошечный процент мог сделать жизнь невыносимой. Он говорил: «Мне не важно, кто меня окружает или с кем я живу. Но для того, кто рядом со мной, это может быть ужасно».

Он подтверждал эти слова ежедневно и часто рассказывал историю про Валентину: когда у нее стала ухудшаться память, он ей однажды сказал: «Скоро ты меня не будешь узнавать». «Ты это заслужил», – ответила она. А еще она говорила: «Из всех встреченных мной в жизни людей он был самым добрым…» И, как обычно, в историях, связанных с Юджи, вторая часть уравновешивала первую: «…остальное можете себе представить».

Как же мне доказать, что временами он был очень милым? Эта его легкость… Он мог буйствовать в течение долгого времени, а потом остановиться буквально на середине предложения и попросить воды самым скромным дружелюбным тоном. О черт, на этом месте я таял…

Неделями он сидел, бушевал, таскал нас по торговым центрам. Я отложил возвращение в Штаты, чтобы иметь возможность вернуться в Лас-Вегас вместе со всеми. Он имел привычку совершать ежегодное паломничество в построенный бандитами город. Почему-то ему очень нравилось это место. Он говорил, что если бы ему захотелось повесить чью-нибудь фотографию в доме, то это был бы Аль Капоне, а не какой-нибудь бог или богиня. Помня об этом, Нью-Йоркерша распечатала большое изображение знаменитого чикагского гангстера и положила ему под дверь. Он тут же выбросил его в мусорку. Сборщики мусора подумали, что люди ошиблись, выкинув нужную вещь, и вернули ее назад под дверь. На этот раз Юджи разорвал плакат на кусочки. Понимая, чьих рук это дело, он потребовал «компенсацию за моральный ущерб». Нью-Йоркерша тут же округлила сумму в большую сторону и с радостью вручила ему.

По пустыне Мохаве мы ехали двумя автомобилями. До этого я никогда не был в настоящей пустыне. Земля благоухала цветами, не виданными до этого в течение предшествующих пятидесяти лет. Зелень разнообразных мягких оттенков покрывала резные горы, прежде имевшие коричневый цвет. Временно образовавшиеся озера дождевой воды, как зеркала на огромном полу, отражали окруженное горами необъятное небо.

Лас-Вегас был похож на мираж. По прибытии нас встретили расположенные в виде листа клевера высотные здания. Пригород с его местами для гольфа расползался во все стороны. Город представлял собой улыбающееся лицо безумной Америки. Если бы не Юджи, рядом с которым это виделось совершенно ясно, город произвел бы гнетущее впечатление. «Не любовь, но ужас соединят людей».

Куда бы мы с ним ни ездили, снова и снова меня поражало наше отношение к застройкам. Почему, черт возьми, люди не видят, как это отразится в будущем на окружающей среде?