Пропащий. Последние приключения Юджи Кришнамурти

После нескольких коротких прогулок он перестал выходить из дома совсем и оставался сидеть на диване, разговаривая по четырнадцать-шестнадцать часов в день с короткими перерывами на еду. Такой график тяжёл для любого человека, не говоря уже о 85-летнем старике. Рассказывали, что в прежние годы он редко принимал гостей более двух часов подряд: как правило, это происходило с 10 до 12 часов дня и затем снова между 16 и 18 часами вечера. Он никогда столько времени не разговаривал с посетителями. Почему сложился такой график теперь, когда он выглядел таким хрупким? Люди приходили рано утром и оставались до поздней ночи. Если кто-то звонил ему и предупреждал о своём приходе, он не выходил из комнаты, даже если они появлялись во время его обеденного перерыва. Нам приходилось уговаривать его пойти поесть. Лично для себя он не оставлял ни одной свободной минуты. Иногда он напоминал сидящую на диване седую обезьянку.

Временами он замирал, переставал говорить и сидел со сложенными у груди руками, в то время как его отсутствующий взгляд следовал за каким-нибудь движением света или тени на стене, перемещением объекта или движением ветра. В эти моменты на его лице безошибочно читалось чистое присутствие. Непрекращающиеся движения глаз делали его похожим на ребёнка или животное. В его лице было что-то дикое, отражавшее постоянное движение текучего тела. Само воплощение тишины. Местный бизнесмен вывел меня на улицу, чтобы поговорить о том, что происходит. «Зачем нужны все эти оскорбления Джидду Кришнамурти? Какой смысл приходить сюда и говорить, если никто не может задать вопрос, а он только и делает, что превращает всё в какую-то шутку? В чём его учение?»

Всё, что я мог ответить: «Смотри и учись». Мне всегда казалось, что у Юджи можно было учиться единственным способом — наблюдать за тем, как он жил. В обход понимания. Попытка понять — это бездонная яма ментальной мастурбации под маской потребности в диалоге, поддерживающей иллюзию того, что «понимание» возможно, стоит только получить подробную и точную информацию. Юджи считал, что так называемый диалог делал всё более и более мощным инструмент, который и был причиной всех проблем, — ум. Он постоянно повторял, что ничего не происходит, что возникает только шум. У него реально не было точки зрения, и он уничтожал саму идею о том, что она должна быть. Он никогда не делал абсурдных заявлений об отсутствии реальности, напоминая, что если к виску приставлен пистолет, реальность становится более чем реальной.

Он снова и снова говорил о том, что мысль существует параллельно с естественным функционированием чувств, отделяя одну вещь от другой для того, чтобы поддерживать собственное существование.

«Майя означает „измерять“, — пояснял он своей бабушке, — для того чтобы измерять, у тебя должна быть точка отсчёта. Если такой точки (эго) нет, то нет и места, от которого можно было бы мерить».

Такие примеры были поразительно простыми — я полагаю, слишком простыми.

Новые западные персонажи со всей Индии продолжали стекаться к дому Юджи. В нашем доме поселилась ещё одна женщина. Когда она возвращалась после беседы с Юджи, на неё напал мужчина. Она сумела вырваться, отделавшись лёгкими царапинами. Узнав на следующий день о том, что случилось, Юджи не выказал никакой внешней реакции, однако позаботился о том, чтобы с тех пор женщин всегда провожали, если они возвращались поздно. Он как-то рассказал историю о женщине, приходившей к нему, когда он жил в Чикаго в 1950-е годы. Она спрашивала его совета после того, как была «изнасилована», по её словам, «очень красивым мужчиной» в пятизвёздочной гостинице. Из того, как он рассказывал эту историю, я понял, что она просто изменила мужу и чувствовала вину за то, что разрушила брак. В последнее время Юджи использовал слово «изнасилование» как синоним секса. Он при муже сказал ей, что ей бы следовало получить от того акта удовольствие. После этого семейное равновесие было восстановлено и, как он выражался, они «жили долго и счастливо».

Было Рождество, я положил балладу, которую сочинил о Джидду Кришнамурти, на музыку Jingle Bells, а ещё одну — Jalla Samadhi (о просветлённых, которые умерли в Jalla Samadhi по причине духовного утопления) — на мотив Yellow Submarine. Ему по-прежнему нравилось, когда девочки пели песню из «Южного парка»: «О-о-о-о… МамаКайлабольшаяжирнаясукаонасамаябольшаясукавовсёмогромноммире…»

Местные индийцы были в ужасе от такого проявления подопечных Юджи — порождений Америки, произошедших от индийских родителей. Если они запевали обычными голосами средней громкости, он кричал: «Громче! Громче!» до тех пор, пока они не начинали орать. Так могло продолжаться несколько часов кряду. Толпа присоединялась, насколько могла. Эта его новая сторона превращала гостиную в сумасшедший дом с утра до обеда, приводя хозяев в жуткое состояние стресса.