Пропавшая дочь

На всех четырех стенах он видел чудовищное насилие, обернувшееся бойней; намеки на широкомасштабные сражения среди других неприглядных элементов войны – тощие силуэты, свисающие с балок и голых деревьев, мертвые дети и изможденные матери. Тут и там, посреди этого опустошения, неподвижно сидели на своих престолах новые трупные короли с черными глазницами, окруженные богатством, но безжизненные.

Иногда фигуры на фресках были изображены на четвереньках, с лицами, отражавшими смесь сумасшествия и звериного оскала – нищие и короли одинаково деградировали до обезьяньего состояния. В их зубастых гримасах было что-то от шимпанзе или бонобо, выпуклые белки глаз горели идиотической яростью и безумной радостью. Они предавались своей звериной дикости повсюду, в этом далеко простирающемся аду на земле, если, конечно, это была земля.

Картины, казалось, представляли события, которые должны были произойти или являлись архетипами того, что всегда происходило. Одно и то же. Вечная трагедия. Чудовищная фантазия, заставляющая зрителя завидовать бледным, неподвижным трупам, теперь милосердно освобожденным от энергии великого вымирания.

На других фрагментах стен кости усопших были изображены в таком количестве, которое не вместил бы ни один оссуарий. Среди болезненной разрухи и оборванного, неприкаянного человечества, голодного, бесчувственного и стоящего в очередь, уходившую в бессмысленную даль, зачастую можно было увидеть шагающее, либо сидящее на мертвенно-бледной кобыле, либо сгибающееся под весом своей косы, облаченное в рясу существо. Смерть. Жнец. Король Смерть.

Отец отвел взгляд от скелета, но между фигурами зияла черная пропасть, пустое пространство. Преданность этой часовни человеческому ужасу была абсолютной и непоколебимой. Она проникала ему в разум и мешала дышать. Ничто из того, что он видел на телевизионных экранах, не заставило его так глубоко осознать поразивший мир упадок, и этот заданный курс мог набрать лишь еще большую динамику.

Но истинное предназначение здания казалось Отцу все еще неясным. Это не могло быть одним лишь мрачным отображением времен. Он верил, что оно означало нечто большее. Возможно, являлось физическим воплощением веры, чего-то почитаемого. Отец опасался, что эта часовня наделяла знанием; что это был оракул, которому глубоко обеспокоенные могли задавать свои вопросы. Он заставил себя подавить новое, нежелательное подозрение, что его присутствие может пробудить в этом неосвещенном пространстве некое божество.

Две деревянные двери, ведущие из большого помещения, предлагали удалиться от уродств часовни. Отец догадывался, что эти двери открываются в бывшую ризницу или подсобные помещения. Он двинулся к ним, но остановился, когда луч его фонарика скользнул по какой-то вертикально стоящей фигуре. Запаниковав, Отец вскинул пистолет, готовый разрядить всю обойму.

Фигура стояла на неосвещенном полу, на фоне черной стены, как ему показалось, склонив накрытую капюшоном голову. И лишь потом он обратил внимание на ее неподвижность и монолитность и осознал, что это не фигура вовсе, а колонна. Чем бы ни являлся этот объект, он был воздвигнут там, где должен стоять алтарь или кафедра проповедника. Возможно, эта черная инсталляция поглотила и заменила более важный в плане святости элемент.

Отец приблизился к колонне. Возможно, она должна была представлять собой вытянутую, овальную, заостренную к макушке голову. Вроде тех первобытных, обращенных лицом к морю изваяний на полинезийском острове, где цивилизация давно рухнула и превратилась в пыль. Чтобы пройти в дальние помещения, ему пришлось бы обогнуть эту колонну. Казалось, она внезапно возникла между оскверненными стенами, будто чтобы помешать ему проникнуть вглубь здания.

Отец посветил на сооружение фонариком. И ему не потребовалось много времени, чтобы осознать, что по содержанию эта колонна походила на то, что он видел в офисе Йоны Аберджиля, хотя тот экземпляр значительно уступал ей размером. Это был еще один алтарь, стоящий в центре храма.

Предполагалось, что материалы, использованные при строительстве дольмена, должны освещаться множеством красных свечей в стеклянных подсвечниках. Хотя фонарика оказалось достаточно, чтобы Отец увидел больше, чем хотел. По сравнению с отличавшимся античной изысканностью экспонатом из кабинета Йоны Аберджиля в дизайне и грубой отделке этого творения было больше от кабинета труда в начальной школе, отчего оно производило более гротескное впечатление.

Возможно, баптистская община оставила после себя множество сборников гимнов или молитвенников. Они и сформировали строительный раствор и штукатурку, которыми был покрыт изначальный каркас, или сам алтарь. Затем он был расширен и достроен с помощью тысяч страниц и брошюр, содержащих священные слова и евангелистские послания. Эта штукатурка смердела. Местами на бледных листах виднелись темно-красные разводы, и Отец подозревал, что мастика была замешана на крови.