Пропавшая экспедиция

— Жива… — усмехнулся Суббота.

Прежде чем явиться в Балабинск, Куманин завернул на хутор к матери Митьки.

Он сидел в светлой, чисто убранной светелке за деревянным выскобленным столом и наблюдал за Дуней, любовавшейся куском цветастого ситца с типичным для того времени рисунком: разноцветными шестеренками разных размеров.

— На свои деньги купил? — спросила Дуня.

— На свои. Ему государство стипендию платит.

— За то, что учится, платит? — удивилась Дуня.

— Ну, не то, чтобы сильно платят, а все-таки. Да еще в порту муку грузит. Для приварку.

Дуня понимающе закивала головой. Потом вздохнула.

— А мать-то признает, как ученым станет? Может, застыдится неграмотную?

— Митька не таковский.

— Соскучилась я по нем, Алексей… — вздохнула Дуня. — Вот пишет, вроде экспедиция новая сюда будет, может, возьмут его…

— Был такой разговор…

Куманин подошел к раскрытому окну. Окно выходило на реку. Когда-то тихий уголок тайги сейчас оглашался шумом строительных работ. Попыхивал паровозик на той стороне реки, почти до середины реки поднимались сваи строящегося моста.

Ой да тетка Акулина,
Свово зятя полюбила… —

доносился с моста озорной тенорок закоперщика, и сразу несколько голосов подхватывало:

И-эх.

Высоко взлетала над сваей тяжелая, многопудовая деревянная баба и с силой опускалась на сваю.

— И-эх! — повторяли коперщики, снова вскидывали вверх бабу, и снова мощный удар обрушивался на сваю.

— Чего они строят? — поинтересовался Куманин.

— Дорогу. К новым рудникам. Через Ардыбаш пойдет.

— Через Ардыбаш… — повторил Куманин и, помолчав, сказал негромко: — Проводи-ка ты меня в баньку, Дуня!

— Истопить, что ли?

Дуня удивленно смотрела на него.

— Не… Оставили мы с Митькой кое-что.

— Чего оставили?

— А сейчас поглядим.

В баньке, по-сибирски чистой, Куманин, вооружившись топором, вскрывал половицы. Дуня стояла в дверях и смотрела на него удивленно.

— Чего ищешь? Банку, что ли? — спросила Дуня. — Так я ее схоронила!

Она выбежала и вернулась — в руке старый солдатский мешок.

Куманин сунул в него руку, вытащил железную коробку с пробами, снова сунул руку в мешок. Лицо его внезапно помрачнело, он пошарил в мешке, вывернул наизнанку — мешок был пуст.

— Пропало что? — встревожилась Дуня.

— Самородок лежал в мешке. «Бычья голова». Да странно как-то… Коробка с пробами на месте, а самородка нет.

— Не брала я, Алексей, видит бог, не брала.

— Ты-то не брала. А кто-то взял.

— Может, бандиты? — спросила Дуня.

— Бандиты? — переспросил Куманин.

— Да вскорости, как вы уехали, налетели на хутор, весь дом перевернули, полы повыламывали и ускакали. А мешок я во дворе подобрала.

— А кто такие? Не запомнила?

— В лицо не запомнила, а по разговорам поняла — Серого банда.

— Серый?

— Был тут такой атаман. В лицо его никто не видал, невидимкой его еще прозвали. Сейчас-то о нем и не слыхать.

— Серый?.. — повторил задумчиво Куманин.

— Его люди, точно.

Суббота и Зимин ехали верхом по неширокой, усыпанной толстым слоем хвои, таежной тропе.

— Далеко еще?

— Да не то чтобы… — засмеялся Суббота. — Только как у Гоголя Николая Васильевича сказано — семь лет скачи — не доскачешь.

— В прошлом году у Курума твои люди засаду на меня устроили?

— Нешто я господь бог, чтоб про людей «мои» говорить. Люди, они, Кирилл Петрович, все божьи… — засмеялся Суббота и добавил: — Промашка вышла. Чужие руки, не своя голова… Упустили…

Они снова замолчали. В лесной тишине слышался только мягкий, приглушенный хвоей шаг лошадей.

— Нравишься ты мне, Кирилл Петрович. Не стану врать, нравишься, — прервал молчание Суббота. — Другой бы подумал: заманит в сети Суббота, да и обманет: силой секрет выведает. А ты понял: не обманет.

— Нет тебе смысла меня обманывать.

— Умен ты, Кирилл Петрович.

Суббота остановил коня. На тропе, расставив ноги, стоял Прошка, плечистый детина с дурашливой ухмылкой на широком лице. Суббота спрыгнул с коня и передал ему поводья.

— Слезай, Кирилл Петрович, дальше пешим идти придется.

Зимин слез с лошади, парень принял поводья и ухмыльнулся, нагло глядя Зимину в глаза. Суббота почесал бородку.

— Ты уж извини, офицер, а осторожности ради глаза тебе на время завязать придется. — И он кивнул парню: — Прошка, давай!

Зимин брезгливо поморщился.

Парень все с той же раздражающей Зимина ухмылкой подошел к нему и завязал глаза черным, в белую крапинку платком, туго стянув узел на затылке.

Воскресные базары в Балабинске, еще пару лет назад захудалые и малолюдные, снова обрели свою шумную и в чем-то праздничную атмосферу. Здесь, как «в мирное время», окрестный люд мог купить и продать все, что нужно хозяйственному мужику, охотнику, городскому жителю. За деревянными рядами, где продавалась разная снедь, в загоне, отделенном невысоким забором, торговали коровами, козами, домашней птицей, лошадьми. А дальше, на зеленом лугу, располагался детский рай — торговали с лотка нехитрыми базарными сладостями; из-за пестрой ширмы высовывался и выкрикивал что-то неразборчивое Петрушка в красном колпаке с бубенчиками, избивая палкой белого генерала.