Пропавшая нимфа

Бельгийцы! Почему не голландцы? Кретин! Он заставил себя приняться за мясо. Оно оказалось жестким, но Флавье не стал протестовать, потому что решил больше не жаловаться, замкнуться в своем несчастье и терзать себя. На десерт, тем не менее, выпил две рюмки коньяка, и мозг его постепенно начал освобождаться от сплошного тумана. Облокотившись на стол, он прикурил сигарету от золотой зажигалки, и у него появилось, ощущение, что вдыхаемый дым – это часть субстанции Мадлен. Он задерживал его в себе, смаковал. И ясно понимал теперь, что Мадлен ничего не совершила плохого перед замужеством. Такая гипотеза была ерундой. Гевиньи не женился бы на ней, не убедившись в этом. С другой стороны, состояние Мадлен таило загадки, ведь она многие годы была совершенно нормальной. Все произошло в начале февраля. Это ни о чем ему не говорило…

Флавье щелкнул зажигалкой и секунду смотрел на узкое пламя, прежде чем задуть его. Металл согрелся в его руке. Нет, причины у Мадлен не были обычными. Когда-нибудь к нему придет откровение, и он сможет разгадать тайну Лагерлаков. Он представил себя монахом, на коленях, в келье с земляным полом, но глядящим не на крест, а на портрет Мадлен. Л а тот, с письменного стола Гевиньи. Дьявол! И он не мог завладеть им! Он вышел, уже наступила ночь. Флавье не торопился вернуться домой. Он опасался телефонного звонка, извещающего об обнаружении трупа. Да и против сильной усталости, верного помощника в горе, он ничего не имел. Он брел наугад, плохо соображая, куда. Такое похоронное бодрствование он обязан продолжать до зари. Это был вопрос чести. Возможно, там, где теперь Мадлен, она нуждалась, чтобы о ней думал друг. Маленькая Эвридика!.. Слезы навернулись на его глаза… Флавье сел на скамейку и положил руку на спинку… Завтра он уйдет отсюда… Его голова склонилась, он закрыл глаза и, успев только подумать: «Подлец, ты спишь!» – заснул, как бродяга. Потом его разбудил холод, судорога свела ногу. Он застонал, поднялся и пошел, – хромая. Во рту у него пересохло. Отогрелся Флавье в только что открытом кафе. Радио передавало последние новости с полей войны. Он выпил две чашки кофе, съел что-то и вернулся к себе на метро.

Едва он успел закрыть за собой дверь, как зазвонил телефон.

– Алло… Это ты, Роже?

– Да.

– Знаешь… я был прав… Она убила себя.

Сейчас лучше было молчать и ждать продолжения. Смущало только учащенное хриплое дыхание, ясно звучащее в трубке.

– Меня известили вчера вечером, – говорил Гевиньи. – Ее нашла одна старая женщина у подножья церкви Сен-Никола…

– Сен-Никола? – переспросил Флавье. – Где это?

– На севере от Манта… Совсем маленький городок, между Сели и Дрокуртом. Это невероятно!

– А что она там делала?

– Подожди… Ты не – знаешь худшего. Она бросилась с колокольни прямо во двор церкви. Ее тело отправили в госпиталь Манта.

– Мой бедный старый друг, – пробормотал Флавье. – Ты поедешь?

– Я уже был. Сам понимаешь, пришлось немедленно туда отправиться. Я пытался дозвониться, но тебя не было дома. А теперь только – что вернулся. Мне нужно сделать несколько срочных распоряжений, и я уезжаю. Жандармерия начала следствие.

– Рутина. Самоубийство ведь очевидно.

– Но оно не объясняет, почему она уехала так далеко и выбрала именно эту колокольню. А мне бы не хотелось рассказывать им, что Мадлен…

– Такие подробности им будут не нужны.

– Тем не менее! Знаешь, я был бы счастлив, если бы ты поехал со мной.

– Невозможно! У меня неотложное дело в Орлеане. Но я приду повидать тебя по возвращении.

– Ты будешь долго отсутствовать?

– Нет, только несколько дней. К тому же я тебе не понадоблюсь.

– Я позвоню. Мне хотелось бы, чтобы ты тоже пришел на похороны.

Гевиньи дышал как долго бежавший человек.

– Бедный мой Поль, – печально проговорил Флавье. – Бедный мой Поль!

Потом спросил, понизив голос:

– Она не слишком?..

– О, напротив!.. Кроме лица!.. Ее бедное лицо! Если бы ты видел!

– Мужайся! У меня тоже горе.

Он повесил трубку, потом, опираясь рукой о стену, дошел до кровати, повторяя: «У меня тоже… У меня тоже…» И внезапно погрузился в сон.