Пропавшая сестра

— Уверена, она относилась к тебе точно так же. Она всегда окружала себя хорошими людьми.

Он перестает хмуриться.

— Спасибо, Шейна. Я сам потерял брата и знаю, как тебе сейчас нужна помощь. Поэтому я здесь.

Меня бросает в жар. Сердце сжимается от того, что последние несколько лет наши отношения с Анжелой оставляли желать лучшего. Себ знает мою сестру гораздо лучше меня, а я так и не удосужилась узнать ее по-настоящему. Я представляю, какими прекрасными могли бы быть наши отношения, если бы не были произнесены все те слова, которыми мы необдуманно обменивались после смерти родителей. И эти слова уже невозможно взять назад.

Анжела чем-то напоминала тетушку Мередит, сестру нашего отца, печально известную тем, что могла превратить любой будничный день во вселенскую катастрофу. Когда нам было по девять лет и родители из-за чего-то запретили кататься на велосипедах, Анжела в знак протеста пробила молотком дверь своего шкафа с одеждой; а в четырнадцать, когда ей не дали главную роль в школьном спектакле, рыдала так, что у нее пошла носом кровь; в семнадцать целые сутки просидела в нашем детском домике на дереве, потому что родители решили уехать в отпуск и пропустить ее выступление на театральном фестивале.

Изучая психологию, я стала подозревать, что и тетушка Мередит, и Анжела страдали от эмоционального дисбаланса — возможно, биполярного расстройства, — хотя, конечно, никто и никогда официально им такого диагноза не ставил.

А что было бы, если бы она не умерла? Существовала ли возможность восстановить отношения? Я, конечно, и сама была далеко не образцовой сестрой. Мне нравилось хвастаться перед Анжелой красными конвертами, в которых наши бабушки и дедушки дарили мне деньги за хорошие оценки в школе; иногда я специально подзуживала ее, когда видела, что она готова сорваться, но ведь многие братья и сестры поступают так же. Интересно, будь она жива, смогли бы мы вернуть то ощущение семьи, которое потеряли три года назад, когда умерли родители?

Я долгое время винила себя в их смерти.

И только лишь недавно начала освобождаться от этого чувства.

Себ достает мобильник.

— Уже поздно. Давай встретимся завтра, после того как ты закончишь с моргом. Поедем в катакомбы, а потом продолжим рыться во всем этом. — Он кивает на стопку отложенных нами бумаг, которые полиция не конфисковала — то ли не нашла, то ли посчитала бесполезными: июньские квитанции, работа о катакомбах с правками, сделанными красной ручкой, и ее ежедневник.

Я поднимаюсь и провожаю его до двери.

— До завтра.

Звучит как клятва заговорщиков. Задвигаю дверной засов и слушаю, как звук его шагов, удаляясь, отражается от мраморных стен фойе.

В животе урчит. Я ничего не ела, кроме сэндвича сегодня днем, так что открываю ноутбук Анжелы, чтобы найти супермаркеты поблизости. Мне бы не помешало чего-нибудь попить. Только один магазин открыт в этот час, на соседней улице, за углом. Я уже собираюсь закрыть окно поисковика, когда взгляд привлекает закладка в верхней части экрана.

Мун.

Надежда лавиной обрушивается на меня. Дыхание перехватывает.

Так уж повелось, что не только наши родители, но и все, кто нас знал, звали Анжелу Саншайн — Солнечный свет, а меня, по контрасту с ней, — Муншайн, Лунный свет. Повзрослев, мы узнали, что мое прозвище на уличном сленге означает «самогон», и сократили его до Мун.

Мой дрожащий палец на мгновение зависает над ссылкой, но потом щелкает по ней. Открывается пост из блога, который сестра забросила уже несколько лет назад. В нем всего лишь одна фраза и цифры:

Божественное расследование

48535.75 2201

За окном раздается нечеловеческий вопль. Что за черт?! Встаю и вглядываюсь в освещенную фонарями темноту. У фонтана никого, на тротуарах тоже. Не похоже, чтобы это кричал человек. По телу пробегает холодок. Крик был очень резким. И так же внезапно смолк.

В ушах звучит голос Валентина: серийный убийца.

Божественное расследование.

Мун.

Хочется разрыдаться, но я сдерживаюсь. Не время расклеиваться. Сообщение сестры явно обращено ко мне и должно пролить свет на тайну ее исчезновения и, возможно, гибели.

Схватив ключи от квартиры и бумажник, спускаюсь по лестнице. На улице никого, кроме спящего у стены бездомного. Магазин за углом по воскресеньям закрывается в девять тридцать. Молодой кассир смотрит на мою американскую кредитную карту, а потом кивает на литр диетической кока-колы и ухмыляется:

— Пати?

Я молчу. (Да, пати-пати, сама с собой.)

Я замечаю кусок темно-зеленой наколки на внутренней стороне его предплечья. Он ловит мой взгляд, затем подтягивает рукав повыше, чтобы я могла получше рассмотреть предмет его гордости: нацистскую свастику. Гнусная улыбочка расплывается на тонких губах, когда он протягивает мне чек.