Пропавшая сестра

Ладонью он указывает на рамку металлоискателя. Большое растение с огромными листьями, которое я не могу идентифицировать, украшает один угол вестибюля. На информационном стенде указаны номера кабинетов различных служб. Высокие сводчатые потолки создают впечатление, что я нахожусь то ли в здании старинного суда, то ли в чьем-то фамильном поместье, правда, этому впечатлению мешает запах антисептиков, разлитый в воздухе. В голове всплывают неприятные воспоминания о том, как школьная медсестра выводила у меня вшей.

Охранник ведет меня по узкому коридору, освещенному тусклыми лампами. Мы несколько раз поворачиваем, и я в конце концов теряю ориентацию. Обратно в одиночку мне ни за что не выбраться. Наконец мы подходим к двери с табличкой «Директор морга». Мой провожатый без стука открывает дверь.

Немолодой мужчина примерно того же возраста, что и мой отец, — под шестьдесят — сидит за широким столом вишневого дерева, перед ним лежат стопки бумаг. Ряды картотечных шкафов выстроились вдоль одной стены кабинета. Они напоминают мне игру, в которую я играла с отцом в детстве. Она называлась «Где прячется вирус?» Отец наклеивал надписи на свои картотечные шкафы («руки», «ноги», «нос», «глаза», «рот»), а я должна была найти, где прячется вирус — пакетик бумажных носовых платков, — пока он не заразил все тело. Анжела всегда рвалась поиграть с нами, но в свои семь лет я так завидовала тому вниманию, которое она получала от взрослых, демонстрируя изученное на уроках танцев-, что никогда этого не допускала.

В комнате нет окон, поэтому здесь не существует понятия времени суток. Охранник говорит что-то по-французски и с улыбкой исчезает.

Директор кивает мне:

— Asseyez-vous[15].

Я опускаюсь на алюминиевый складной стул. Хотя сегодня даже жарче, чем было вчера, в здании морга царит зима. Теплый свитер сейчас бы не помешал.

— Чем могу помочь? — спрашивает директор морга по-французски, глядя на меня поверх очков в квадратной оправе. Пиджак висит в углу на крючке, белая рубашка застегнута на все пуговицы. Он смотрит на меня как врач на пациентку.

— Меня зовут Шейна Дарби. Не могли бы вы говорить по-английски? Мой французский очень плох.

Серые глаза директора расширяются. Он приподнимается.

— Ах, да. Я ждал вас очень долго. Инспектор Валентин предупреждает меня… Мой соболезнование. Анжела, верно?

Я согласно киваю, не обращая внимания на его смешной английский, чувствуя лишь благодарность за то, что он идет мне навстречу. Он снимает со стены связку ключей.

— Меня зовут Жюльен Пак. Сейчас мы повидаем ее.

Какой-то горький привкус появляется во рту, когда я иду за Паком по узкому, тускло освещенному коридору. Страх последних трех недель становится вдруг физически осязаемым. Я пытаюсь сохранять спокойствие, разглядывая стрелки на брюках директора морга. Ширина коридора вынуждает двигаться гуськом, голова Пака едва не задевает потолок. Он шагает бодрой походкой, словно мы в парке аттракционов, а не в хранилище мертвых тел. Наконец, мы выходим через двойные двери в ярко освещенный больничный корпус. Из вентиляционных отверстий струится освежающий охлажденный воздух, и тошнота немного отступает.

Пак останавливается у двери с табличкой «Хранение». Я оглядываюсь в поисках ближайшего выхода на случай, если мне станет плохо и захочется выскочить на свежий воздух, но, к своему ужасу, понимаю, что выйти отсюда можно только тем же путем, которым мы пришли.

Пак открывает ключом дверь. Вдоль стен тянутся ряды металлических выдвижных ящиков, от пола до потолка. На каждом, кроме одного, прикреплена этикетка, идентифицирующая его содержимое. В воздухе разлит тошнотворно сладкий, приторный аромат, заглушающий запах разложения. Пак подводит меня к безымянному ящику из нержавеющей стали.

Он чуть приподнимает подбородок.

— Ваша сестра провела в вода неделя. Она изменилась. Это не есть ваша сестра.

Он смотрит на меня в упор, и в его взгляде мне видится настойчивый вопрос.

Как его понимать? Видимо, он хочет сказать, что это просто уже не моя сестра, а лишь полуразло-жившийся труп. А если он в буквальном смысле? Что это может значить?

В нос ударяет резкий запах ванили, и я захожусь кашлем. Директор мрачно произносит:

— Поверьте, этот запах не самое худшее.

Присев, он с силой тянет ящик, выдвигая его полностью. Белая хлопчатобумажная простыня прикрывает труп. Холод замедляет разложение, но запах смерти щекочет ноздри, волоски на шее встают дыбом.

Когда я опознавала своих погибших родителей, это было через стекло, в присутствии полицейских. Далеко не столь интимно. Снова всплывают вопросы, которые я гнала от себя с того момента, как вошла в квартиру Анжелы. Как ей там? Холодно? Тепло? Спокойно? Счастлива ли она?

Директор поворачивается ко мне и наклоняет голову.

— Оставлю вас.

Щелчок двери оставляет меня один на один со смертью. Я смотрю на проступающее под простыней тело. Во рту появляется металлический привкус.