Пропавшие

Морган поднял Кейт на руки, и девочка замахала руками. Эстер покачала головой, и Морган в ответ пожал плечами. Дафна исчезла. Снова.

– Тогда приходите ко мне, – сказала Эстер. – Будут вам ответы.

Эстер на все пойдет, лишь бы защитить Моргана, как она защищала Кейт. Как защищала Дафну.

Однако завтра – пятница. Завтра Эстер с Морганом вместе отведут Кейт в садик. С ними будут не только Морган, но и Анджела, и Кэри, и Прачи, и Джейн, и Джейми, и мисс Микаэла, и даже Дафна, по-своему, – все те, кого Эстер любит. Все они выстроятся вдоль Массачусетс-авеню, чтобы подбодрить ее, направить, помочь отринуть боль и ужас, которые несет жизнь. Больше она не живет в той олстонской квартирке. Больше она не одна. Теперь, пробивая себе путь по жизни, она может положиться на многих, не на одну только Дафну.

Эстер снова помахала рукой. Рядом с Морганом, держа на поводке Вафлю, стояла Анджела. Эстер подняла на руки Итана. Дети сами не исчезают. Только не в этом мире. Не исчезают и проблемы.

– Кто это? – прокричал Морган.

– Итан, – прокричала в ответ Эстер. – Ему нравится Поезд Томас!

– Паловозик! – поправил Итан.

– Паровозик! – прокричала Эстер. – Ему нравится Паровозик Томас. И я не знаю, как с ним быть!

– Придумаем что-нибудь! – ответил Морган.

– Вы же понимаете, что увозить мальчика нельзя, – напомнила Барб. – На пароме есть представитель службы опеки. Он и заберет Итана.

Возможно, Итан в конце концов останется на острове с Лидией и сводным братом Оливером. А может, уедет с соцработником или переберется в Сомервилл, к Эстер. Как бы там ни было, теперь у него все будет хорошо, ему больше ничего не грозит.

Из-за спины у Моргана выбежала еще собака и поднялась на задние лапы, поставив передние на палубное ограждение.

– Джордж! – широко улыбаясь и указывая на нее, сказал Морган. – Это Джордж!

– Джордж! – прокричала в ответ Эстер.

Это был здоровенный шелудивый пес с такой мордой, при виде какой люди обычно спешат на противоположную сторону улицы. Такого мог полюбить только сумасшедший.

И Эстер уже любила его.

Декабрь

Утром в гостинице пахнет свежими круассанами. Хоуп с головой зарывается в мягкое одеяло и пледы. Так уютней. Проснувшись окончательно, сперва высовывает наружу пальчик, как бы пробуя холодный утренний воздух, затем – всю руку. Потом, откинув одеяла, она, как в океан, выпрыгивает навстречу новому дню.

Постояв под пульсирующими горячими струями в душе, надевает джинсы и красный свитер и спускается по узкой запасной лестнице. Вдоль перил висят рождественские украшения, которые тянутся в гостиную и столовую, через кухню, где остывают на полках круассаны. Их четыре десятка: обычные, с шоколадом и, ее любимые, с миндалем. Их привозят с фабрики в замороженном виде – только в печь поставить, – а вовсе не пекут с нуля, как думают гости.

Такая вот крохотная безобидная ложь.

Хоуп разрывает миндальный круассан, запихивая кусочки в рот, пока Сандрин не поймала.

Сандрин думает, будто видит все.

Хоуп набирает две корзинки круассанов и уверенно входит в столовую. Хоуп вообще уверенная. И счастливая.

Полная надежд[44].

– Давайте пригласим Хоуп! – сказала позавчера вечером Сандрин, обсуждая планы с друзьями. Она предложила это по телефону, а Хоуп стояла за дверью и слушала.

– Бонжур, привет, – говорит она.

Французский похож на песню, и ощущение по-прежнему такое, будто все, кто говорит на нем, засиделись на уроке иностранного языка, но скоро прозвенит звонок, и они снова заговорят по-английски.

На кухню входит Сандрин. Ее упругие волосы собраны в хвост, на пухлой талии повязан фартук с кричащей надписью «Tres Bien!»[45]. Она хоть живет на юге Квебека и носит французское имя, сама по-французски не говорит. Пытается, да только ее речь похожа на лепет трехлетки. Сюда Сандрин перебралась из Вермонта, куда ее канадские предки переехали два поколения назад. Она поделилась с Хоуп, что всегда мечтала открыть гостиницу, в которой счастливые люди ощущали бы себя «как дома». Однако Хоуп отлично видит – да и Сандрин не скрывает, – что она сама загнала себя в личный ад. Весь день на ногах, варикоз, да еще эти недоеденные маффины, круассаны и пуцин[46] – бесконечный, бесконечный пуцин, как будто в Квебеке ничего другого, по мнению американцев, не едят, – как-то съедаются сами собой, откладываясь в виде жира на бедрах.

– Пока не родился Жан-Марк… – еще позавчера говорила она, стоя боком у зеркала и чуть ли не умоляя Хоуп, чтобы та закончила за нее предложение. Обнадежила. Но Хоуп разделила маффин надвое, и Сандрин махом съела свою половинку.