Пропавшие без вести

Иван так и сидел и вспоминал то лето на Волге, когда он единственный раз жил настолько безраздельно с отцом, что даже не сошелся с другими подростками. Он вспомнил лодку и шляпы «робинзонки», костры, которые вечерами они разжигали на берегу, когда впервые Иван почуял и оценил природу, волжскую ширь и покрытые лесом гористые берега, по которым они так мало успели вдвоем побродить…

Да, в сущности, и стихи Иван полюбил и почувствовал с этого лета, может быть, потому, что услышал их от отца, который как-то, совсем неожиданно для Ивана, прочитал наизусть «Медного всадника», в другой раз — почти всего «Евгения Онегина»; оказалось, что он помнит многие стихотворения Лермонтова, Некрасова и даже по-немецки стихи Гейне. А может быть, еще потому полюбились Ивану стихи, что они там сливались с природой и потому звучали полней и сильнее…

«Но что же такое случилось? Как и кому пришла нелепая мысль, что отец может быть хоть в чем-то виновен перед советской властью?!» — возвращался Иван к вопросу. И он вспомнил разговор об ордене Ленина, полученном отцом несколько месяцев назад.

— Папа, за что у тебя этот орден? — спросил он тогда.

— «За важный научный вклад в повышение обороноспособности СССР». Так сформулировал Президиум ВЦИК, — ответил отец

— Ты сумел раздобыть фашистский военный секрет?

— Я неплохо решил одно уравнение с многим и неизвестными, — шутливо ответил отец. — Но говорить об этом не следует ни в школе, ни дома, нигде и ни с кем, — неожиданно строго добавил отец. — Ты понял?

«Да, так в чем же его могли заподозрить?» Ответа не было. И быть его не могло: Иван же знал, что отец ни в чем не виновен…

«Ни в чем… ни в чем… ни в чем… ни в чем…» — повторяли всю ночь часы.

Даже гулкий бой кулаком в широкий медный поднос, которым Зина звала Петра Николаевича и Ивана к завтраку, не встряхнул Ивана.

Завтрак готов! Завтрак готов!
Дядя Петя, мальчик Ваня, здрасте! —

весело выкрикнула Зинушка и распахнула дверь.

Иван молча взглянул на нее невидящими, пустыми глазами и не шевельнулся. Вид его был равнодушный и мертвый.

— Ваня, ты что! Почему все разбросано? Где дядя Петя? — оторопело спросила Зина.

— йе… йе… его нет… П….п… па-апы нет, — ответил Иван, заикаясь и не двинувшись с места.

Зина что-то вдруг поняла или не поняла, но испуганно ахнула и выбежала. Иван не видал, какая бледность покрыла лицо Ксении Владимировны, когда она задала короткий тревожный вопрос:

— Что с Петром? Что случилось? Иван! Что случилось?

— Арестовали, — ответил Иван одними губами.

— За что? — нелепо спросила она, медленно опустившись на стул.

— Да… за что? — повторил Иван.

— А что же он сказал тебе на прощание? Он что-нибудь говорил? Как все было?

— Очень просто и быстро. Так просто и быстро, что я только после опомнился… Очень просто и быстро, — сказал Иван. — Да, он сказал, чтобы я твердо знал, что он ни в чем не виновен перед партией и перед народом, что это какое-то недора…

— Ну конечно! А как же! — перебила Ксения Владимировна. — Конечно!

— Мама! Ваня! Идите сейчас же завтракать! Идите завтракать! — требовательно и строго окликнула Зина. — Ваня, иди умываться! — сказала она еще строже, как будто старшая.

С этого дня Ксения Владимировна окончательно «взяла» Ивана к себе, как берут ребенка. Иван подчинился. Ведь обе они остались единственно близкими ему людьми.

Честность отца для Ивана не подлежала сомнению. Дни и ночи он думал о том, в чем же дело. Часто, сидя над книгой или тетрадью с задачей, он просто глядел на бумагу и ничего не видел…

Несколько дней спустя имя П. Н. Балашова появилось в газете в ряду других упомянутых как враги народа, предавшие интересы родины.

Иван не пошел в школу. Он бродил один целыми днями по занесенным снегом дорожкам Нескучного сада и возвращался домой только тогда, когда в окнах становилось темно.

Три дня спустя, дождавшись, когда он вернется, Ксения Владимировна вошла в его комнату и присела на край постели.

— Ваня, ты мучаешься тем, что разрушена твоя вера в отца? — осторожно и мягко спросила она, положив на лоб ему свою тонкую, суховатую руку.

Он резко сел на постели.

— Как вам не стыдно! — воскликнул он. — Я знаю отца и верю ему все равно… Все равно! — сжав кулаки и сдержав рыдания, сказал он. — Это вы не верите, вы!

— Ошибаешься, — возразила она, стараясь держаться спокойно. — Я тоже верю Петру… Я… во всем, во всем ему верю… Бывают несчастья на свете, и вот… случилось… Но я не стыжусь за него… А ты почему же не ходишь в школу? Стыдишься? Да? — спросила она.

— Ксения Владимировна, да как же мне быть-то? Ведь не могу же я верить обоим! Одно исключает другое… Кто-то ведь, значит, неправ! — с мучительным отчаянием ответил Иван. — Вот я хожу и об этом все думаю, думаю…

— Я, Ваня, тоже все время об этом же думаю. Только об этом. Только об этом! Ты понимаешь? — спросила она опять, положив свою руку ему на лоб.

— Да, понимаю.