Пропавшие без вести

— Я с начала войны в третий раз попадаю в такой ералаш. Два раза пришлось пробиваться, — ни к кому отдельно не обращаясь, громко заговорил румяный, голубоглазый, похожий на девушку паренек. — В первый раз — с пограничной частью, на самой границе, двадцать второго июня…

— И что за война, прости господи, за чудная! — вмешался боец с перебинтованной головой, с лицом, обросшим седой щетиной. — Я три года в империалистическую воевал — ни разу такого не видел, а в этой уже второй раз. Обида берет. Нам в колхозе доклад читали: когда еще было, при князь Александре Невском, русские немцев сажали в мешок, а тут нас самих, как поросят…

Иван Балашов, который пристроился бриться в окопе, подал свой голос:

— Постой, папаша. У них сейчас опыта больше. Они всю Европу в мешок посадили, а мы воевать отвыкли. Потренируемся малость…

— Не раскачались?! — по-своему понял седой. — А пора бы уж! Гляди, куды он залез! Не мы на его земле, он на нашей! Высадим мы, конечно, сукина сына с нашей, как сказать, территории… Да сколько ж терпеть! От терпения и камни лопаются!

Подошли ещё два бойца, еще трое. Спускались в траншею, их зачисляли во взводы и отделения. Как и другие, они переобувались, принимались чистить оружие.

Командир отряда в этот день приказал снять часть постов с лесных тропинок. Снят был и пост, который держал Иван Балашов со своими двумя товарищами.

— Товарищ командир, зачислите нас в роту пополнения всех троих, — обратился Иван к Баграмову.

— Хочется воевать тебе, Ваня-печатник? — ласково спросил командир.

— Как не хочется! Нельзя же в тылу!

— Ну, иди в окоп. Зачисляю. Да скоро все уж, видно, туда направимся. Не стоит овчинка выделки тут стоять. Вчера батальонами подходил народ, а сегодня стоим почти без толку, — сказал командир, который после утреннего донесения по телефону о ходе комплектования рот уже получил приказ явиться со всем отрядом в распоряжение «штаба прорыва» тотчас после обеда.

Комплектовалась последняя рота. Связисты ожидали приказа снимать телефонную связь.

— Стой! — услыхали бойцы команду в кустах.

Возглас раздался с той стороны, где стояли вчера Иван и его друзья, с тропинки из леса, и прозвучал он какой-то тревогой.

— Стой! Руки вверх! — узнал Иван голос старшины. Так не командовали никому. Бойцы в окопе прислушались.

— Ну что такое?! — дерзко и недовольно спросил задержанный, которого за кустарником не было видно.

— Что будешь за человек? — послышался строгий вопрос старшины. — От кого схоронился?

— Человек. А тебе что?!

— Руки вверх, говорю! — настойчиво повторил старшина.

— А зачем мне их вверх? — вызывающе продолжал задержанный.

При общем молчании голоса из кустов доносились ясно:

— Пристрелю, вот зачем! Какой части?

— Я не в части, а сам по себе.

— Откуда явился?

— Иди-ка ты… знаешь куда! — грубо крикнул задержанный, видимо не подозревая присутствия рядом стольких людей.

— Товарищ старшина! Ведите задержанного сюда, — громко отдал приказ командир.

Бойцы с любопытством глядели в ту сторону, откуда слышалось препирательство. Иван, старательно бреясь, сидел на корточках на дне окопа и не видел задержанного.

— Успели уж в штатское переодеться? — спросил командир.

— Успел, — по-прежнему вызывающе и угрюмо ответил тот.

— Ну, держать руки вверх! — прикрикнул командир. — Признавайся, фашистский парашютист?! — спросил он.

— Товарищ командир! Та вин же наш командир хозвзвода, лейтенант Горюнов! — почти весело воскликнул один из красноармейцев. — Вин самый! — радостно подтвердил он. — Ой, як обрядывся — не разом признаешь! — по-прежнему жизнерадостно заключил боец.

— Что же, лейтенант, гражданское платье на случай с собой, что ли, возил в чемодане? — строго спросил политрук.

— Возил. Ну и что? — притихнув и оробев, но все еще внутренне сопротивляясь, отозвался задержанный.

— А може, у них в Германии тетя чи дядя! — сказал тот же красноармеец.

Иван вытер бритву и любопытно выглянул из окопа. Он почему-то ожидал, что увидит мелкорослого человека, у которого красный нос алкоголика, маленькие бегающие глазки, лысина и толстенькое брюшко, а увидал поднявшего руки рослого молодца, своего ровесника, с правильными чертами и нахальным выражением лица, одетого в несколько даже щеголеватый макинтош и пушистую кепку. У ног его лежал туго набитый новенький желтый портфель. Он нагло глядел в обезображенное ожогом лицо командира. Выражение своего превосходства и злобного презрения к окружающим было в его голубых глазах, опушенных длинными ресницами.

— Куда девал форму? — спросил командир.

— Бросил в лесу, — мрачно глядя в дуло нагана, признался дезертир. Он сбавил тон и хотя не менял позы, но как-то вдруг весь обвис.

— Где оружие?

— Оставил под деревом, — вдруг совсем тихо сказал тот.

— Бросил?! Струсил?! А слыхал, что за это бывает? — спросил политрук Климов.

— А як же вин не чув, товарищ политрук! Вин сам инструктировал бойцов! — со злостью откликнулся веселый красноармеец. — А буде ему за его видвагу от яка малюсенька пуля в башку, девять граммов, — и вся тут справа!..