Пропавшие без вести

Они перебегали, пока не было самолета, и падали, как только летел истребитель; вскакивали и снова перебегали. Бойца впереди Ивана скосила пуля. Иван растерялся, запнувшись о ноги упавшего, хотел помочь ему, но увидал, что каска того свалилась, затылок разбит и сквозь пролом в черепе выступил белый мозг…

Рота перебегала еще и еще.

До моста осталось каких-нибудь пятьсот метров, как вдруг по противоположному берегу заревела, завыла моторами и гудками машин вся пустынная равнина, уходящая к Вязьме.

С того берега, из-за моста, слышались дикие крики, бежали какие-то кучки людей, без дорог, через поле катили машины с техникой, мчались грузовики. Фашистские самолеты летали над ними, но никто не хотел маскироваться — все неслось вдоль реки…

Что, что там такое случилось?!

Из кустарников, перелесков, оврагов по той стороне реки вырывались еще и еще машины, с криками выскакивали еще и еще толпы людей. И все это с гамом и треском ломилось без дорог, без порядка по хлебному полю, по пням и кустам, напролом, в перепутанной бешеной гонке куда-то на юг. Через холмы и овраги бойцы поспешали толпами и в одиночку, падали, скошенные огнем с воздуха. Легковые машины, грузовики и автобусы с ревом летели туда же, сталкивались, горели… На широком поле в трех местах жарко пылал неубранный хлеб. Пламя бежало с ветром. «Может быть, удался внезапный прорыв и штабом подан сигнал о наступлении? — мелькнула мысль у Ивана. — Но кто же так наступает?!»

И вдруг по их, по этому берегу прямо на Ивана и на всю роту, вынудив их шарахнуться прочь, в кусты, тоже с севера вылетели трое мотоциклистов. — Что случилось? — закричали из роты. — Прорыв обороны у ополченцев! На том берегу фашистские танки! — крикнули им, и, не сбавив хода, связные промчались тоже на юг.

Иван остолбенело, непонимающими глазами смотрел в непроницаемо пыльную тучу, оставленную мотоциклистами.

— Знать, мирные люди, не любят братишки бою! — глядя на тот берег, на панику и сумбур, с насмешкой сказал угрюмый ручной пулеметчик.

— Только срам принимают, а боя нигде все равно не минуешь! — ответил второй боец, презрительно сплюнув. — И чего ведь творится? Чисто все посходили с ума! — говорили красноармейцы, глядя на тот берег.

— Ну и драпают!

— Должно, там большой прорыв! Не сдержалися ополченцы!

Зрелище паники на том берегу не умерялось, а словно бы расширялось и возрастало. Теперь именно там сосредоточились и вражеские самолеты. Туда, в гущу бегущих, откуда-то падали мины…

Один самолет круто свернул, пролетел вдоль реки и дал пулеметную очередь по этому берегу. Взмахнул руками и рухнул ничком лейтенант, командир роты. К нему подбежали политрук и Баграмов, приподняли, посмотрели и бережно положили убитого.

Рота рассыпалась, залегла под кусты.

— Товарищи командиры! Приведите роту в порядок! — громко, отчетливо и совершенно не хрипло прозвучал голос Баграмова.

Он вышел вперед. Обезображенное ожогом лицо его потемнело, кустистая бровь нависла, и вызывающе раздувались широкие ноздри; в руке появился наган.

Раздались голоса сержантов, разбиравших свои взводы.

— Рота, за мной бего-ом! — крикнул Баграмов. И они побежали к мосту во мгле еще не улегшейся после мотоциклистов пыли, сами вздымая ногами пыль…

— Рота, шаго-ом!

Возле самого моста им навстречу поднялся из укрытия лейтенант. Иван узнал его: это он же стоял и той боевою ночью тут на охране и не пустил его за реку. Сейчас Иван разглядел, что у этого лейтенанта темные, как владимирские вишни, глаза и детский вздернутый нос.

С предмостной возвышенности было видно, что на том берегу, за мостом, продолжается тот же сумбур: все катится к югу через поля, через дорогу, канавы, овраги, в клубах желтого, черного, розовато-серого дыма. Десятки фашистских штурмовиков с воздуха хлещут бегущих свинцом, а с севера и востока им в спины рушится яростный огонь минометов…

— Ложись! — раздалась команда Баграмова.

Иван упал на траву прибрежного косогора. Его слегка затошнило, будто от сильной морской качки. Холодная капля ртути, зародившись где-то в крестце, поднималась тоскливой щекоткой по его позвоночнику, проползла меж лопаток и подошла к голове; она остановилась в затылке и, как червяк орешинку, стала сверлить мозжечок… Иван слышал и чувствовал только эту тяжелую, жидкую, холодную каплю, которая лишала его способности мыслить. Да еще ощущал он какие-то равномерные и дребезжащие толчки, не понимая, что это гудит в шейной артерии его собственная кровь, напряженно бросаясь в голову по спазматически сжимающимся сосудам.

Картина растерянности и отчаяния, которая развернулась на том берегу, влекла поддаться стремлению этой людской лавины — вскочить и бежать. На юг? Не все ли равно! Вероятно, туда все течет потому, что фашистские танки прорвались с севера. Бежать туда, куда мчатся все, влекло неодолимое чувство стадности.

— Приказа взорвать мост у охраны нет, — услыхал Иван словно откуда-то издалека дошедшие до него слова лейтенанта с глазами-вишнями.

Этот голос был так же тверд, как и ночью.