Пропавшие без вести

Петр Николаевич помнил и тот разговор с Бурниным о старших сержантах и их заменимости. Нет, он не лицемерил тогда. Он, Балашов, говорил то, что думал и чувствовал, а вот думал и чувствовал он именно так, а не иначе, вероятно, именно потому, что не сделал того, чего прежде и больше всего требовало его отцовское сердце, не подчинился простому человеческому чувству, не погнался за сыном в тот штаб ни по радио, ни по проводу телеграфа, ни по сложной сети телефонных связей, через которые мог бы добиться…

А на двое суток позже, когда чувство досады на себя стало мучить и жечь, он уже ничего и не мог бы добиться. В то злое время начало все мешаться, и провода отказывались разыскивать не только сержантов, но генералов и маршалов. И в те часы Петр Николаевич уже понимал, что долг приказывает ему погасить это личное чувство, отвлечься, и все силы ума и волю свою полностью отдать армии… Личному в тот момент не осталось места… В это время он был прав перед сыном в том, что не позволял себе о нем помнить, а вот там, в ополченском штабе, — там не был прав…

Вот он поправится, выйдет из госпиталя и тогда уже сам попробует наводить справки.

Но Петр Николаевич еще не мог ходить. Неужели же инвалид?! Товарищ с отнятою ногой выписан из госпиталя, уехал и получил уже назначение в штаб. А ты вот с неотнятою ногой продолжай лежать! Доктор сказал, что если бы на десять лет помоложе, то все уже, вероятно, срослось бы… Значит, все-таки старость, что ли?!

Петр Николаевич нервничал.

Начальник отделения госпиталя вызвал Ксению Владимировну к себе, сказал ей, что для здоровья мужа важно спокойствие и, может быть, целесообразно его взять домой до полного выздоровления.

Тогда в крайнем смущении Ксения призналась врачу, что в ее домашнюю обстановку больного взять невозможно: холод, лопнули стекла, нечем топить, вода по ночам замерзает, и что у нее просто нет средств: аттестат Петра Николаевича она так и не получила, — верно, он затерялся где-то, а беспокоить его этими бытовыми делами в его состоянии она не считает себя вправе…

Врач глядел удивленно, даже словно бы с недоверием.

На другой день к ней явились двое военных — капитан и майор, привезли ордер на квартиру, какие-то ордера в распределители ширпотреба, где можно все получить. Она помчалась смотреть квартиру в благоустроенном доме, где действует отопление, а на кухне горит газ…

Все разрешилось так просто, что Ксения Владимировна даже растерялась от обилия материальных благ, которые, казалось, сами собою пришли к ней в руки, а Балашов был теперь дома, с ней, на новой, удобной квартире. Она даже чувствовала какое-то неудобство перед окружающими, которые так и мерзли в квартирах с разбитыми стеклами, раскалывали на дрова табуретки и кухонные столы, мечтали о лишнем литре керосина, о килограмме картошки…

Ксения боялась оставить Петра Николаевича, еще не окрепшего, одного в квартире, но он сам «прогонял» ее в школу, и она уезжала из дома на три-четыре часа, чтобы проведать ребят, которые продолжали ютиться при школе, хотя и школа, бывало, в связи с перебоями в топливе, оставалась морозной по нескольку дней. Они продолжали в школе дежурства, назначали бригады, ходили чтецами по госпиталям или попросту собирались стайками, чтобы вместе сбегать в кино. Ксения Владимировна всегда старалась захватить с собой для Сени Бондарина бутерброд потолще, подкормить кого-нибудь из особо нуждающихся ребят. Глядя на то, с каким проворством они уминают ее угощение, она от души была рада, что получает теперь такой замечательный «генеральский» паек…

С первыми оттепелями Петр Николаевич начал выходить на балкон, сначала с помощью Ксении, а через неделю, опираясь на костыли, уже самостоятельно выходил сидеть, вдыхая запахи предвесенней свежести, возвращаясь к бодрости, к жизни. Читать газеты ему еще было трудно, но все-таки зрение стало лучше. Он уже мог писать, разговаривать по телефону. И втайне от Ксении Владимировны он стал наводить справки о сыне… Часть, номер которой был обозначен в последнем письме Ивана, не существовала более. Но отдельные люди из этой части встречались по госпиталям. Он продолжал наводить справки, один оставаясь дома. Даже самое слово это казалось ему странным. Дом!.. Его дом… Он попал домой в первый раз более чем за четыре года… Тюрьма, потом сразу фронт, потом госпиталь. Ощущение дома входило в него теплом, которое умножала своим вниманием Ксения. Разумеется, если бы были все вместе, если бы Ваня и Зина оказались здесь, полнота этого чувства усилилась бы во много раз… Петру Николаевичу даже казалось, что если бы это была не новая, благоустроенная квартира, а тот их старый домишко, может быть даже ощущение дома было бы и еще полнее…

Оставаясь в доме часами один, Петр Николаевич вспоминал друзей и знакомых, кое-кого из сотрудников погибшего при пожаре первого мужа Ксении Владимировны и, когда возвращалась Ксения, задавал ей вопросы о них…

…И сколько же раз в недоумении, в удивлении, в изумлении и негодовании слышал остерегающий шепот:

— Тише ты, тиш-ше! Ведь его же давно уж…